Галя, у нас семидесятые! - Анна Наумова

превращали обычный домашний пылесос в пульверизатор. А известь для побелки брали на соседней стройки — трешка за кулек. Дешево и сердито. Это изобретение — насадка на пылесос — получило широчайшее распространение, и о нем даже в журнале написали. А что? Русские умельцы даже блоху когда-то подковали, а пульверизатор самодельный — вообще для них ерунда.

А вот с газом — не все так просто. В газовое оборудование плохо обученному человеку лучше не лезть — мало ли что. Поэтому тетя Маша быстренько сбегала в квартиру, вырвала листок из тетради, схватила ручку и вернулась на кухню. Деликатный сотрудник коммунальной службы отодвинул ей стул. Севшая за стол женщина едва успела написать одно лишь слово — «Заявление», как на ее голову обрушился топор…

Известие об убийстве, уже не первом за последний месяц, быстро распространилось и потрясло весь город. Многие матери стали больше приглядывать за детьми и настрого запретили им открывать дверь незнакомцам. А Лида, моя подружка, жившая с тетей Машей по соседству, даже отругала меня, когда я по советской привычке заявилась к ней в гости без предварительного звонка и раза три переспросила: «Кто там?», прежде чем открыть дверь…

Но все это было очень давно… Если считать с сегодняшнего дня, то одиннадцать лет назад, а если по-настоящему — то и того раньше. Я поднялась по лестнице уже не нового, а давно обжитого дома и позвонила в дверной звонок.

Дверь мне открыл Андрей, муж Лиды. Последний раз мы с ним общались, когда он, очумев от радости, позвонил мне домой в коммуналку и сообщил о рождении дочери. Но он-то, конечно, не знает о таком большом перерыве. Как и супруга, Андрей не сильно изменился с того дня, когда я его видела последний раз — был таким же коренастым и плотным. Это еще не степенный пожилой мужчина, который в честь юбилея свадьбы целовал смущенную Лидию Павловну в губы на кассе магазина, а обычный советский молодой мужчина лет тридцати семи, с аккуратно зачесанными волосами, которые еще не тронула седина, в рубашке в мелкую клетку, трениках и резиновых тапках.

— Даша? — растерянно переспросил он. — А ты чего? Сказали уже? Я же просил не болтать…

— Что? — не поняла я.

Андрей вышел на лестничную клетку, оглянулся, убедился, что нет никого из соседей, и жестом, не выражая ни радости, и досады, пригласил меня в квартиру.

— Ладно, скрывать больше не имеет смысла. Надо поговорить, — сказал он. — Я не хотел ничего рассказывать, не звонил тебе… Но теперь понимаю, что зря. Вы же подруги. А роднее тебя у нее никого нет.

Ничего не соображая, но предчувствуя что-то нехорошее, я вошла в квартиру. Там все было, как и в прошлый раз, когда я, все так же незваной гостьей, заявилась к подруге: чеканка с парусом на стене в прихожей, вдоль стены в коридоре — полки с вещами, наверху — антресоли, банка с чайным грибом на столе… Дверь в комнату была открыта, можно было разглядеть румынскую стенку, черно-белый телевизор — в общем, обычную обстановку середины семидесятых годов. Рядом с тумбочкой в прихожей, на которой стоял зеленый проводной дисковый телефон, висела фотография, на которой было запечатлено все семейство на катке в ГУМе: счастливый Лидин муж огромными ручищами обнимает любимую жену и двоих детей.

Андрей явно мялся, не зная, как начать разговор, но, видимо, вспомнив об обязанностях хозяина, сказал:

— Может, чаю? Грузинский есть. Извини, не знал, что ты придешь. Могу бутерброды сделать.

— Давай, — охотно согласилась я, обрадовавшись, что лед наконец-то «тронулся». Глядишь, за чайком супруг и поведает мне, что случилось. — А я помогу!

— Ты когда Лиду последний раз видела? — спросил неожиданно Андрюха, подтягивая треники и насыпая в заварочный чайник чай из черно-красной жестяной коробочки.

— Не знаю, — растерянно ответила я, нарезая сыр и кладя его сверхун на кусочки хлеба. Я начала что-то подозревать. Неужели все-таки развелись? Когда я навещала подругу, у меня было четкое ощущение, что все к тому идет. Держали пару вместе, по словам Лиды, только общие дети и отсутствие возможности разъехаться. Ради этого они и продолжали терпеть друг друга. Но долго ли можно вынести такую обстановку? Видимо, ради психического здоровья детей супруги все-таки решили разъехаться. Андрей, наверное, всеми правдами и неправдами снова выхлопотал у коменданта общежития разрешение на проживание и вернулся к холостяцкой жизни, с которой он когда-то счастливо распрощался много лет назад.

От нечего делать я уставилась на жестянку, из которой Лидин муж насыпал чай в заварочный чайник. Точно такая же была у меня дома — сохранилась с давних пор. Кажется, она всегда была. По меньшей мере, сколько я себя помню, она всегда стояла у нас дома. Ее и пару советских подстаканников я забрала с собой, когда переехала жить к Георгию. Любитель советской эпохи и бардовских песен был просто в восторге и даже загорелся идеей обустроить жилище в стиле семидесятых. Препятствовать этому я не стала, однако сразу же предупредила:

— Никаких ковров! Дышать пылью не собираюсь!

— Хорошо, хорошо! — кивнул обрадованный жених и, нацепив куртейку, прыгнул в машину и покатил на «Уделку» — блошиный рынок возле метро «Удельная». Именно там зачастую ищут разное барахло любители старины. А за старой электроникой всегда можно скататься на «Юнону» в Автово. С «Уделки» он в тот раз притащил несколько пластинок, ручную кофемолку, пару чеканок на стену и зачем-то два кипятильника. А на «Юноне» ему удалось выловить громоздкую и, на мой взгляд, совершенно непривлекательную радиолу «Люкс-2», выпущенную рижским заводом «ВЭФ», с двумя белыми круглыми ручками и несоразмерзно большими таким же белыми кнопками. Эта бандура, к сожалению, работала, а посему Гоша напрочь отказался возвращать ее обратно. Так она и по сей день стоит у нас дома.

* * *

Быстро нарезав несколько бутербродов с сыром и разлив чай по чашкам, мы уселись за стол.

— Сахар, — пододвинул ко мне сахарницу Андрюша. Он явно мялся, не зная, как начать разговор.

— Спасибо, — глупо ответила я, тоже не зная, как его поддержать.

— Лида пропала, — вдруг сказал Андрей потухшим безжизненным голосом и, уронив голову на руки, затрясся в рыданиях. Таким я его никогда не видела. Андрюшка, заводской весельчак, балагур, мастерски играющий в хоккей, просто заходился от плача.

Не желая смущать мужчину, я пробормотала, что мне нужно попудрить нос, вышла в