Леонид. Время исканий - Виктор Коллингвуд

по двум координатам: стратегическая значимость и технический риск. Система позволит осмысленно распределять ресурсы и людей и, что не менее важно, внятно отчитываться перед Хозяином: провалится рискованный «третий уровень» — прикроют надёжные «первые».

Вот это — именно то, чего напрочь не понимает Тухачевский. Нельзя формировать пакет опытно–конструкторских работ исключительно из высокорискованных проектов.Так недолго остаться «без штанов», как наш будущий маршал с этими пушками Курчевского. Кстати, о Тухачевском: это одна из моих грядущих проблем. Подозреваю, что у военных меня ждет впереди глухая стена. Мой сектор Оргбюро ЦК и будущие Центральные конструкторские бюро по идее должны стать мощными исполнителями, а заказчиком вооружений, тем, кто формулирует тактико-технические требования, по-прежнему числился Наркомат обороны. Значит — в первую очередь — разгромленный, но не уничтоженный Тухачевский с завиральными идеями, или Ворошилов и его консервативным окружением.

И это прям проблема-проблема! Возникал колоссальный риск «рассинхронизации» всей этой титанической работы по оснащению вооруженных сил. Исходя из понимания грядущей войны, основные ресурсы следовало направлять на срочное создание малокалиберных зенитных автоматов и эффективных противотанковых пушек. Военные же, мыслящие категориями Гражданской и мечтающие о лихих рейдах конницы по Европе, продолжат требовать всякую ахинею: гигантские динамореактивные орудия, много башенные танки, универсальные пушки, истребители-бипланы и танкетки сопровождения. В их системе координат скорострельная зенитка — «оборонительное оружие трусов», а настоящая война — исключительно наступление.

Последствия здесь просчитывались легко: Тухачевский, обладая правом заказчика, запустит тихий, но планомерный саботаж: заваленные испытания, заведомо невыполнимые требования, а главное — потоки докладных наверх. В них сектор Брежнева будет представлен как странная, неуправляемая и неадекватная организация, занимающаяся «вредительской самодеятельностью», игнорирующей армейские запросы, — и «никому не нужные» образцы будто бы срывают поставки «перспективных» систем. Речь уже не о задержке перевооружения: дорога прямиком к политическому, а возможно, и физическому уничтожению. Сталин долго конфликт между промышленностью и армией не потерпит и, скорее всего, пожертвует фигурой менее значимой. Ну то есть моею.

В общем, выходит так: лобовая драка с Тухачевским на каждом совещании — тупик. Это выродится в бесконечную изнуряющую войну, где утонут здравые решения. Значит, действовать следует иначе — через его голову и параллельно ему, создавая реальность, в которой его доктрина выглядит анахронизмом.

И тут в голове моей вырисовывались два хода.

Первый, «верхний»: задействовать прямой доступ к Сталину. Мало приносить на утверждение образцы — необходимо заранее, аналитическими записками, формировать новое видение войны. На цифрах и схемах показать: нас ждёт война моторов, где исход решает не кавалерийская удаль, а слаженное взаимодействие глубоких танковых клиньев, пехоты на бронетранспортёрах и штурмовой авиации под плотным зонтиком мобильной ПВО, идущей вместе с войсками. Получив новую тактику, Хозяин сам потребует соответствующее ей оружие. В сущности, в истории многие так и действовали. Грабин, Яковлев, многие другие взлетели именно после того, как смогли представить свои разработки напрямую Сталину.

Второй, «нижний»: искать союзников внутри армии, минуя верхушку РККА. К счастью, в военных рядах хватает не только любителей танков «БТ» или догматиков, грезящих тачанками; были и молодые, думающие командиры корпусов и дивизий, начальники штабов, интуитивно чувствующие смену правил. С ними можно работать. Через Ворошилова — ситуативного союзника после разгрома Тухачевского, и через Берзина, чьи люди сидят в штабах, можно выходить на таких командиров, звать на полигоны и закрытые испытания, давать «пощупать» оружие будущего, закидывать в их головы семена новых идей, заряжать новой тактикой. Так в самой армии будет расти лобби, противопоставленное линии Тухачевскго.

Что же, похоже мне придётся стать не только главным конструктором, но и главным военным теоретиком страны — единственный способ гарантировать, что созданное оружие не запылится на складах, а попадёт в руки армии, готовой им побеждать.

Интерлюдия

Базель, отель «Три короля»

Июнь 1933 года

За высокими стрельчатыми окнами шел мелкий, быстрый летний дождь. Серые воды Рейна лениво несли свои воды мимо огней набережной. В просторном номере, пропитанном запахом старого дерева, лекарств и дорогого табака, было тихо. Фриц Габер, нобелевский лауреат, отец немецкого химического оружия и спаситель Германии от голода, сидел в глубоком кресле и, несмотря на летнюю погоду, кутался в шерстяной плед.

Его собеседник — представившийся как «господин Пауль из Международного комитета помощи ученым», а на самом деле — венгерский коммунист Иштван Лайош, состоявший в разведывательном спецотделе Коминтерна, на безупречном немецком возмущался несправедливостью, которой новые власти Германии отплатили великому ученому за все его грандиозные открытия на службе Фатерлянду.

— Это просто натуральное варварство, герр профессор, — мягкий, гипнотический баритон господина Пауля пафосно звучал в тишине комнаты. — Как они посмели? Так унизить величайшего химика Германии, человека, которому страна обязана самим своим существованием в прошлой войне? Тащить в высокую науку вульгарные расовые предрассудки уличных крикунов — это путь к интеллектуальному самоубийству целой нации!

Габер, до этого казавшийся почти спящим, медленно повернул голову. Его глаза, выцветшие и больные, на мгновение вспыхнули прежним, острым огнем.

— Все немного не так, мой друг, — произнес он усталым, надтреснутым голосом. — Они не тащат предрассудки в науку. Они заменяют науку предрассудками. Власть в Германии захватили дилетанты и фанатики, которые верят, что арийская физика сильнее еврейской. Что можно построить великую империю, изгнав из нее мозги.

Во всем тоне старого ученого так и сочилось бесконечное, всеохватывающее презрение «аристократа духа» к этому торжествующему плебсу.

«Пауль» сочувственно кивнул, подливая в его чашку горячий чай.

— Именно поэтому я здесь, герр профессор. Есть страны, где к науке относятся иначе. Где ученого ценят за его ум, а не за чистоту крови. В Советском Союзе, например, правит принцип интернационализма. Там для ученого вашего масштаба готовы создать любые условия. Представьте: собственный, новый институт в Ленинграде. Неограниченное финансирование. Полная свобода научных изысканий. Возможность собрать любую команду, какую вы только пожелаете.

На тонких губах Габера появилась слабая, печальная улыбка. Он посмотрел на свои дрожащие, покрытые старческими пятнами руки.

— Благодарю вас за щедрое предложение, мой друг. Но, боюсь, я уже слишком стар и болен для таких великих начинаний. Не скрою, у меня много предложений… Кембридж, Париж… Но мои дни, увы, сочтены, и хотелось бы провести их в более привычном климате, подле старых друзей.

Сочувственно улыбнувшись, «Пауль» с пониманием склонил голову.

— Я понимаю вас, герр профессор. Ваше здоровье превыше всего. Но наш комитет действительно хочет помочь. Если не вам лично, то, возможно, вашим коллегам, которые оказались в таком же отчаянном положении, но у которых, увы, нет мирового имени и связей. Мы могли бы предоставить им работу, лаборатории,