Сила Солнца: Фантастическая повесть для молодежи из времен недалекого будущего - Николай Андреевич Чайковский

class="p">Помню, я крепко заснул, как вдруг меня разбудила странная качка, громкие голоса и топот ног в гостиной. Я вскочил, оделся и пошел туда. В гостиной уже собрались все, и я узнал, что приближается буря. Михаил Антонович уверял нас, что в самолете совершенно безопасно и бояться нечего; но все же он посоветовал нам оставаться за столом, чтобы легче было сохранять равновесие. Сам он отправился в кабину.

Аэроплан бросало во все стороны, влево, вправо, вверх и вниз. Но это покачивание было незначительным; казалось, мы слышали, как вращались наши могучие гиростаты, не позволяя вихрям опрокинуть аппарат. Ветер дико ревел, свистел в крыльях и заглушал шум моторов. Мы сидели молча. На всех лицах отражались если не ужас и тревога, то по меньшей мере волнение и беспокойство. Снаружи едва начало светать; у нас горел свет.

Мы летели на высоте 4000 метров; там был сильный ветер, но Михаил Антонович считает, что в таких случаях предпочтительней подняться выше. Иначе в тумане, говорит он, можно столкнуться с какой-нибудь горой и разбиться.

Стало светать. Утро было очень неприветливым. Вокруг не было видно ничего, один серый туман. Туман сверху, туман снизу, туман по бокам… Даже солнечные лучи были не в силах его пробить.

Мы сидели уже добрых два часа, кивая головами и покачиваясь в такт ветру, и время от времени хватались руками за стол, привинченный к днищу. Вдруг за стенкой по правому борту послышался страшный треск, словно там сломался какой-то массивный предмет, и самолет резко закачался. Мгновенно вновь раздался треск, звук сильного удара, и одна стеклянная стена с грохотом разлетелась. Через образовавшийся проем в гостиную вкатился громадный шар, с разгона ударил в ножку стола и разнес ее на куски. Мы все вскочили, но не смогли удержаться на ногах из-за жуткой качки. Пришлось снова сесть и схватиться за стол. Тем временем обезумевший шар носился, как дикий зверь, по всей комнате и перекатывался от стены к стене; счастье еще, что он никому не переломал ноги.

Наш механик Яворенко моментально понял, в чем дело. Он подскочил к шару, закатившемуся в угол, и стал изо всех сил удерживать его руками. Но сил его не хватало; на помощь к нему бросились Нестеренко и я. Втроем мы, упираясь ногами в стол, удерживали шар в углу. Яворенко сказал, что это один из гиростатов правого борта, расположенных между стеной и обшивкой аэроплана; видимо, его ось не выдержала сильных порывов ветра и сломалась. Нужно было что-то делать, но никто не знал, что именно. Ясно было одно: шар необходимо где-то прикрепить, чтобы он не разрушил все стены. Яворенко кивнул Грушко, тот заменил механика, и Яворенко побежал к Михаилу Антоновичу за советом.

Вскоре он вернулся и сказал, что шар надо закатить на ее место. Там его нужно вновь прикрепить к оси, а если это сделать не удастся, то хотя бы где-то привязать; в противном случае он будет кататься по самолету и нарушать равновесие. Аэроплан тем временем все заметней кренился и шатался из стороны в сторону. Яворенко объяснил это тем, что Михаил Антонович остановил движение всех гиростатов — боясь, что сломаются и остальные — и пытался собственными силами бороться с ветром.

Сколько труда стоило нам вкатить шар на его место за стеной! Мы толкали его впятером, и у всех пот ручьями лился со лба, несмотря на свист холодного ветра в дыре. Наконец у нас получилось; Яворенко открутил крепления оси, пропустил через них какую-то цепь и приковал шар к месту. Механикам пришлось еще немало поработать, чтобы залатать дыру в стене — оттуда тянуло таким холодом, что мы едва не заледенели.

Нас трясло, кое-кто уже ждал приступа морской болезни, но страх превозмог, и все обошлось. Тем временем Михаил Антонович парировал все удары ветра. Стоило хвосту самолета подняться почти на 45°, как гондола сразу подскакивала, точно резиновый мяч, столкнувшийся с твердой поверхностью, и поднималась вверх метров на сто. При любом крене пилот сейчас же наклонял самолет в противоположную сторону — и вновь выходил из сражения победителем. Михаил Антонович старался постоянно держать самолет носом к ветру, страшась боковых ударов, которые были для нас наиболее опасны. Работали все четыре мотора — иначе аэроплан не устоял бы против такого вихря! На земле подобный ураган ломает самые могучие дубы!

На часы мы не смотрели; голода тоже никто не ощущал. Страх подавлял все остальные чувства. Наконец ветер начал стихать. Ужасная качка прекратилась, а гиростаты снова пришли в движение. Казалось, чья-то сильная рука внезапно схватила наш аэроплан и твердо направила его полет.

В гостиную вошел измотанный Михаил Антонович и сказал: «Черт его знает, где мы теперь… Не летим ли обратно в Одессу?» Мы все недоуменно посмотрели на него, а он пояснил, что годограф соединен с гиростатами[30]. Когда гиростаты остановились, точка-указатель прибора также застыла на месте, как стрелка часов со сломанной пружиной, — и мы сбились с пути.

Небо над нами прояснилось, показалось яркое солнце — мы все еще летели над облаками. Был десятый час утра. Мы стали советоваться, как определить наше местоположение и посадить самолет. Ситуация была очень опасной, так как в тумане мы могли налететь на высокую гору, а облака и не думали расходиться. Больше всех кипятился нервный археолог Василенко. Он жалел, что Михаил Антонович уговорил его отправиться в такое опасное путешествие, и клялся, что при первой возможности покинет самолет и всю нашу компанию. Михаил Антонович, несмотря на усталость, начал шутить: до Сахары, сказал он, теперь уже не сядем, а оттуда можно выбраться лишь на самолете. Василенко разозлился еще больше и стал наскакивать на Михаила Антоновича. Недоволен был и наш «полиглот» Лосняченко: зачем только, твердил он, человеку вздумалось летать? Не лучше ли ходить по земле пешком или ездить по твердой дороге? А если уж взлетел, сумей и сесть! Мы посмеивались, но хорошо их понимали: оба были склонны к морской болезни.

Спокойней других — помимо Михаила Антоновича — вели себя Иван Петрович, профессор Слушкевич, д-р Нестеренко и новый товарищ, Стопескул. После долгого совещания решили осторожно спускаться вниз. Михаил Антонович посоветовал подкрепиться; все уселись за столом и с удовольствием выпили горячего чая. Повар Рукавичка ночью очень настрадался, ходил с завязанной головой, стонал и жаловался, а мы над ним подшучивали.

Наши профессора собрались в кабине и стали выбирать место для посадки. Вскоре мы очутились в густых, темно-серых облаках. Нам казалось, что они