Хроники Великих Магов. Абрамелин - Алексей Евгеньевич Аберемко

– Ваше сиятельство, я Доминик Зольберг, здешний Аббат. Слышал, Вы направляетесь в Аррас.

Жан Лефевр остановился и выжидательно посмотрел на аббата, не подтверждая, но и не опровергая его утверждения по поводу своего маршрута. Аббат, не дождавшись ответа, продолжил:

– У меня монах из Шлеттштадта остановился. Тоже в Аррас направляется. Можно, он с Вашим караваном поедет? Для спокойствия.

–Завтра после Примы мы выдвигаемся. Пускай будет в городе, на ратушной площади. Я там дом снимаю, – коротко бросил де Сен-Реми и пошёл к карете.

* * *

Ведьмой Эмма Метивье не была. Хотя, сейчас уже не понятно, кто был ведьмой, многих, поначалу считавших себя невиновными, уже сожгли. Знала травки некоторые, которыми мальчишек своих лечила, да заговор от сглаза. И дёрнул же её Чёрт пойти посмотреть овец дальнего родственника мужа, Поля Ланжевена. Следствие так и определило, что Чёрт дёрнул. В овцах Эмма совсем ничего е понимала, своей скотины плотник Ноэль Метивье в городе не держал, но из вежливости согласилась. Что она могла там увидеть? Чем помочь? Она не знала. И не помогла. А ночью, во время грозы, овин сгорел и Поль Ланжевен указал на Эмму, как на ведьму. На четвёртую неделю после пасхи её забрали в городскую тюрьму.

Здание тюрьмы было небольшим, как бы врезанным в башню городской стены. Если подъезжать со стороны города, сразу попадаешь в помещения канцелярии и охраны. Ниже располагались ещё два этажа, куда можно было спуститься по узкой каменной лестнице. Сначала посетитель оказывался на этаже с камерами заключенных, а если спускался ниже, мог увидеть зал для допросов и узкие низкие камеры для особо опасных злодеев.

Тюрьма была переполнена. В тесных камерах невозможно было не то чтобы прислониться спиной к стене, а и просто найти место, чтобы сесть на пол, было проблемой. По всей поверхности пола сидели и лежали грязные женщины в лохмотьях с опухшими лицами и безумными глазами. Никто ни с кем не разговаривал. Были слышны стоны и невнятное бормотание. Одна женщина, сжавшись в комок, тихо скулила на одной ноте. Маленькое узкое окошко под потолком не давало достаточно ни света, ни воздуха. Дыра в полу под окном, в которую был вставлен желоб для отведения нечистот в ров под стеной тюрьмы, страшно смердела. Вернее, смердело все: заключенные, стены, пол, потолок, камни, воздух. Но запах, идущий из дыры, ярко выделялся на общем фоне.

Сначала Эмма брезговала садиться на пол, покрытый слизью перегнившей соломы. Она думала, что её скоро отведут к следователю, где всё и разрешится. Там будет ждать муж Ноэль. Может, придется заплатить какой-нибудь штраф. Муж будет сердиться. Но, в конце концов, Поль, это его родственник, а Ноэль требовал, чтобы Эмма с уважением относилась к его родственникам.

Через несколько часов, ноги устали стоять, Эмма присела на корточки. Ещё через некоторое время ноги затекли. Женщина то вставала, то присаживалась, затем, расчистив ладонями немного пространства, села на пол. В этот день Эммой никто не заинтересовался. Ночью женщина не спала. Она старалась думать о чем-нибудь хорошем. Самым хорошим в её жизни были сыновья. Старший, Бенджамен, ему уже шестнадцать лет, по мастерству почти как отец. Можно своё дело начинать, или на заработки в города, где строительства много. А потом и жениться. Вон, дочка мельника Мюллера Элиза ему глянется. Отец, конечно, побогаче плотника Метивье, но, если дети любят друг друга, поднапряжёмся. Средний, Оливье, послабее в ремесле будет. Но на подхвате всегда полезен: леса поставить, опалубку смастерить. Младший, Дамьен, по молодости, самый бесполезный. Но ласковый. И картинки красивые рисует. Ему, со временем можно доверить гробы делать. Там творческая жилка пригодится. Ноэль хотел в эту сторону дело расширить. Так, за мечтами ночь и прошла.

Утром охранник притащил бадью с водой. Никаких плошек не давалось, пили как животные, прямо из бадьи. Эмма от воды отказалась. Позднее пришли трое охранников и священник в грязной рясе. Священник бубнил себе под нос какие-то слова, наверное, молитвы. Стражники вытащили из кучи тел шесть женщин, отрезали принесенными с собой овечьими ножницами им волосы и, взяв привычным движением за шиворот, поволокли к выходу. По одной в каждой руке. Женщина, подвывавшая всю ночь, дико заорала. В камере, кромок Эммы, осталось ещё четверо заключённых. Одна из них сказала в пространство, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Отмучились. Жечь потащили, – говорившая узница стащила все отрезанные волосы себе в угол и сделала уютную лежанку.

Вечером пришли трое стражников. Двое схватили Эмму за руки и ноги. Третий задрал подол платья и стал расшнуровывать свои штаны. В свете факелов, Эмма узнала его. Это был их сосед Анри Бедар. Женщина закричала:

– Анри, опомнись, это же я, Эмма! Я же помогала твоей жене, когда она была беременна вашей малюткой. Я же все расскажу Ноэлю, и он тебя убьёт.

Анри на мгновение остановился, потом размахнулся и ударил Эмму кулаком по голове. В глазах у женщины потемнело. Это даже хорошо, она не помнила большую часть того ужаса, что с ней вытворяли.

На следующий день Эмму привели в нижний этаж на допрос. Комната допроса была просторная, с низким потолком из массивных дубовых балок. На постаменте, возвышающимся над общим уровнем пола, стоял длинный стол. За столом сидел священник лет сорока в простой дзимаре с черным поясом и черной же шапочке. Рядом сидел человек гражданского вида, уже изрядно пьяный. Он ещё подливал вина в свой кубок из кувшина. Это был гражданский судья, представитель городского совета. За кафедрой в углу стоял молодой писарь в облачении монаха доминиканца.

Эмма сразу стала говорить. Она пыталась излить все чувства и мысли, накопившиеся в ней за два дня заключения. Она говорила, что примерная католичка, хорошая мать и жена, про то, что её забрали по недоразумению, про то, как насиловали в камере, ещё… Удар кованого сапога стражника в крестец повалил женщину на пол и прервал её излияния. Инквизитор, а Эмма догадалась, что священник был именно инквизитором, медленно поднял на подозреваемую тяжёлый взгляд:

– Назови своё имя.

Дальше начался многочасовой допрос. Вопросов было много, в основном, какие-то странные. Записывалось не всё, а только то, что велел инквизитор. Например, когда Эмма сказала, что знает некоторые лечебные травы, инквизитор обратился к писарю:

– Запиши, признаётся в ведовстве.

Когда же Эмма сказала, что не получала от Дьявола указаний сжигать овин, инквизитор продиктовал писарю:

– Раскаяться отказалась.

Вернувшись в