Миссия в Сараево - Алим Онербекович Тыналин

Я взял конверт, спрятал во внутренний карман жилета. Елена смотрела на меня. Ее лицо порозовело от вина, глаза блестели в тусклом свете масляных ламп.

— Дмитриевич, — произнесла она тихо. — Значит, ты произвел впечатление.

— Похоже на то, — ответил я.

Она допила свой стакан, поставила его на стол и накрыла мою руку своей:

— Пойдем ко мне.

Я посмотрел на нее. Ее пальцы были теплыми, чуть влажными от конденсата на стакане.

— Пожалуйста, — добавила она тише. — Не хочу быть одна сегодня.

Я кивнул.

Мы поднялись, я помог ей надеть жакет и пальто. Она долго возилась со шляпкой, пока я расплачивался с Милованом. Наконец мы вышли на улицу.

Ночной Белград был тих. Фонари горели тускло, на мостовой ни души. Лишь где-то вдалеке слышался стук копыт, поздний извозчик вез кого-то домой.

Мы шли по узким улочкам, Елена держалась за мою руку, иногда прижимаясь плечом. Она что-то напевала вполголоса, ту же песню из кафаны. Я чувствовал тяжесть конверта в кармане.

Ее дом показался за поворотом, старое здание с резными балконами. Мы поднялись по лестнице, она достала ключ, долго искала замочную скважину в полутьме. Наконец дверь открылась.

Внутри пахло ее духами и свежестью. Елена зажгла керосиновую лампу, мягкий свет залил небольшую прихожую. Она сняла шляпку, распустила волосы, они темной волной упали на плечи.

Она повернулась ко мне, глаза блестели:

— Помоги мне.

Я подошел ближе, начал расстегивать маленькие пуговицы на спине ее блузки. Не торопясь, медленно. Она стояла неподвижно, лишь участилось дыхание.

Когда последняя пуговица поддалась, она обернулась и поцеловала меня.

Ее губы были мягкими, теплыми от вина. Я обнял ее за талию, притянул к себе.

Она ответила с жадностью, руки скользнули мне на шею, пальцы запутались в волосах. Поцелуй был долгим, почти отчаянным, будто она боялась, что я исчезну.

Блузка соскользнула с ее плеч, открывая белую кожу, тонкую шею с едва заметной родинкой у ключицы. Я провел губами по этой родинке, почувствовал, как она вздрогнула, как ее дыхание участилось еще больше.

— Александр, — прошептала она, и в моем настоящем имени, произнесенном ее голосом, было что-то пугающе интимное. Будто она видела меня настоящего, не Соколова-журналиста, а человека под маской.

Я на мгновение застыл. Она открыла глаза, посмотрела на меня снизу вверх. Взгляд затуманен вином и желанием, но в нем читалась тревога:

— Что?

— Ничего, — ответил я и поцеловал ее снова, прогоняя опасные мысли.

Она взяла меня за руку, повела через прихожую в спальню. Ее пальцы крепко сжимали мои. Не отпускала, будто боялась, что я передумаю.

Лампу она оставила в прихожей, и сюда доходил только мягкий золотистый свет, создающий игру теней на стенах.

Елена повернулась ко мне спиной, откинула волосы на плечо:

— Корсет, — сказала она тихо, и в голосе прозвучала нота смущения, почти девичьей.

Я начал расшнуровывать. Шнурки были тугими, затянутыми до почти болезненного состояния. Пальцы работали медленно, методично, петля за петлей.

С каждым ослабленным узлом ее дыхание становилось свободнее. Она вздыхала с облегчением, плечи расправлялись. Я видел, как вздымается и опускается ее спина под тонкой тканью сорочки, видел красные следы от китовых вставок на коже.

— Ненавижу эту штуку, — прошептала она. — Но без нее нельзя.

— Теперь можно, — ответил я, и она тихо засмеялась.

Наконец корсет поддался. Она сбросила его на пол вместе с юбкой, тяжелая ткань упала со стуком. Осталась только длинная белая сорочка из тонкого батиста и чулки, удерживаемые подвязками.

Она обернулась, и в полутьме я разглядел очертания ее тела под прозрачной тканью, округлые бедра, тонкую талию, которую так мучительно стягивал корсет, изящную грудь. Темные волосы рассыпались по плечам, обрамляя лицо, делая его мягче, моложе.

Она красива, причем не холодной, статуарной красотой, а живой, теплой. Красотой женщины, которая хочет и не стыдится этого.

Елена подошла ближе, начала расстегивать мой жилет. Пальцы дрожали, то ли от вина, то ли от волнения.

Одна пуговица поддалась с трудом, она тихо выругалась по-сербски, и я не удержался, улыбнулся. Она подняла на меня глаза:

— Смешно?

— Нет. Просто ты… Настоящая.

Она замерла, что-то промелькнуло в ее взгляде, удивление? благодарность? Но промолчала.

Жилет упал на пол, за ним рубашка. Ее ладони легли мне на грудь, пальцы скользнули по коже, прохладные, легкие. Она изучала меня взглядом, будто видела впервые.

— У тебя шрам, — прошептала она, проводя пальцем по старому следу на боку.

— Давняя история, — ответил я.

— Расскажешь когда-нибудь?

— Может быть.

Я знал, что не расскажу никогда.

Я поднял ее на руки, она была неожиданно легкой, почти невесомой, и положил на кровать. Пружины тихо скрипнули под ее весом.

Кружевное покрывало сбилось, она откинула его ногой. Лежала, глядя на меня снизу вверх, волосы разметались по подушке темным облаком, грудь вздымалась под тонкой сорочкой. В полутьме ее глаза казались огромными, почти черными.

Я лег рядом. Она сразу прижалась ко мне всем телом. Жадно, отчаянно, будто хотела раствориться, стать частью меня. Ее кожа была горячей, почти обжигающей. Я чувствовал каждый изгиб ее тела, каждое движение.

Мы целовались долго, руки искали друг друга. Ее пальцы скользили по моей спине, груди, животу. Изучали, запоминали.

Я целовал ее шею, ямочку у основания горла, где бился учащенный пульс. Спускался ниже, к ключицам, к началу груди. Она выгибалась под моими прикосновениями, тихо постанывала, шептала что-то по-сербски. Слова любви, нежности, которые я едва различал сквозь туман собственного желания.

Сорочка исчезла, я стянул ее через голову, она помогла, задев локтем мою щеку. Мы оба тихо рассмеялись, и это был странный момент близости, почти домашней, среди страсти.

Чулки она сняла сама, медленно, стягивая шелк с ног, не отрывая от меня взгляда. Подвязки упали на пол с тихим шелестом.

Теперь между нами не было ничего.

Она была прекрасна в мягком свете, падающим из прихожей. Кожа казалась золотистой, почти светящейся.

Небольшая упругая грудь, темные соски, плавная линия бедер, темный треугольник внизу живота. Она не стыдилась своей наготы. Лежала, раскрывшись передо мной, и в этой открытости была удивительная смелость.

Я провел рукой по ее телу, от шеи вниз, между грудей, по животу. Кожа гладкая, теплая, под пальцами чувствовалось напряжение мышц. Она задрожала, закрыла глаза.

— Александр, — прошептала она снова, и это имя звучало как молитва.

Я лег на нее, и она обняла меня ногами, руки скользнули по моей спине, притягивая ближе. Мы двигались вместе, сначала медленно, нащупывая ритм.