Миссия в Сараево - Алим Онербекович Тыналин

— Без суда, без следствия, — добавил Артамонов. — На твое усмотрение. Ты станешь судьей и палачом одновременно. — Он смотрел на меня тяжело. — Это большая ответственность, Соколов. И огромный грех, который ты возьмешь на душу.

Я стоял молча, переваривая услышанное. Это просто работа. Цель, план, исполнение.

— А если я не справлюсь? — спросил я. — Если никак не получится предотвратить?

Артамонов долго молчал. Потом ответил, и в голосе его прозвучала усталость:

— Тогда… будем спасать что можем. Готовиться к войне. Надеяться, что выживем. — Он посмотрел в окно, где дети играли в парке, не зная, что над ними нависла тень будущей бойни. — Но постарайся справиться, Соколов. Ради них. Ради всех, кто еще не знает, что их жизни висят на волоске.

Он повернулся ко мне последний раз:

— Связь только через условные знаки. Не приходи сюда без крайней нужды. Австрийцы следят за мной, и если заметят наши встречи, твое прикрытие рухнет. — Он протянул руку, мы пожали друг другу руки, крепко, по-военному. — Береги себя. И помни: ты не один. Я здесь. Петербург следит. Но решения принимать тебе.

Я кивнул.

Артамонов убрал книгу на полку, надел шляпу, вышел из-за стеллажей. Я слышал, как скрипнула дверь, как его шаги удалились по мостовой.

Я остался стоять у окна, глядя на Теразийский парк. Ну что же наконец-то я смогу заняться тем ради чего прибыл в это время и в это место.

Глава 10

Топчидер

Темнота отступала медленно, неохотно. Я стоял у амбара на окраине Белграда и смотрел, как над Савой поднимается бледная полоса рассвета. Майское утро пахло сыростью, речной тиной и дымом от первых затопленных печей в ближайших домах.

Шесть часов утра. Я пришел вовремя.

Амбар был старый, покосившийся, с выцветшими досками и покрытой мхом крышей. Место для явки выбрано удачно, вдали от жилых улиц, рядом с причалами, где в любое время суток можно встретить грузчиков и лодочников. Ничего подозрительного в человеке, идущем к реке ранним утром.

Я прислонился плечом к стене.

В Аламуте перед каждым заданием мы проводили ночь в медитации, очищая разум от страха и сомнений. Учитель Ибрагим говорил: «Фидаи не боится смерти, потому что уже мертв для этого мира». Я повторял эти слова годами, превращая их в часть себя.

Теперь, восемьсот лет спустя, в чужом теле, в чужой стране, я снова готовился к опасности. Но методы остались прежними. Дышать ровно. Наблюдать. Не показывать напряжения.

За углом амбара скрипнула телега.

Я обогнул амбар.

У задней стены стояла крытая телега, запряженная парой крепких лошадей. Серые в яблоках, рабочие, не скаковые. Под брезентовым пологом угадывались очертания ящиков. Рядом с телегой трое мужчин.

Войислава я узнал сразу. Тот самый проводник, который помогал при побеге Чабриновича через границу. Широкоплечий, с бородой, шрам через левую щеку. Одет по-крестьянски. Грубая рубаха, жилет, широкие штаны, заправленные в сапоги. Но стоял как солдат, спина прямая, руки свободны.

Двое других незнакомы. Один постарше, лет пятидесяти, с седыми усами и настороженным взглядом. Второй молодой, лет двадцати пяти, жилистый, с узким лицом и быстрыми движениями.

Войислав кивнул мне, без улыбки.

— Соколов. Вовремя.

Я подошел, кивнул в ответ.

— Доброе утро.

— Доброе, — буркнул старший из незнакомцев. — Садись. Долго ехать.

Он указал на заднюю часть телеги. Я заглянул под полог.

Внутри на деревянном полу лежали продолговатые ящики, обитые железом. Три штуки. По форме и весу оружие. Винтовки, может, браунинги. Рядом меньшие ящики, плоские в них патроны. И еще один, совсем маленький, обернутый промасленной тканью. От него пахло чем-то острым, химическим. Взрывчатка.

Рядом с ящиками сидели трое юношей.

Боснийцы, судя по одежде и лицам. Лет по восемнадцать-двадцать, не больше. Молчаливые, напряженные. Один худой, с впалыми щеками и лихорадочным блеском в глазах, кашлял тихо, прикрывая рот платком. Второй крепкий, угрюмый, шрам на лбу, сжимал кулаки. Третий совсем юный, семнадцать лет, может, даже меньше, бледный, дрожали руки.

Новички. Везут в лагерь на обучение.

Я забрался в телегу, устроился на краю, спиной к ящикам, лицом к выходу. Старая привычка, всегда контролировать пути отхода. Войислав сел рядом со мной. Двое других заняли места на козлах, старший взял вожжи, молодой устроился рядом.

— Поехали, — коротко бросил старший.

Телега дернулась, тронулась.

Мы выехали из-за амбара, покатили по грунтовой дороге вдоль реки. Солнце поднималось выше, окрашивая воду Савы в медно-розовый цвет. Слева тянулись склады, лодочные мастерские, причалы. Справа поля, редкие хутора, лесополоса вдалеке.

Телега трясло на ухабах. Я держался за край, смотрел на попутчиков.

Трое боснийцев сидели молча. Худой кашлял время от времени, утирал рот платком. На ткани я заметил темные пятна. Кровь. Чахотка. Этот долго не протянет.

Крепкий с шрамом смотрел вперед, сжав челюсти. Пальцы сжимали и разжимали колени. Нервничает, но держится. Видел смерть, знает, что такое насилие. Может, потерял кого-то из близких.

Юный бледный шептал что-то, губы шевелились. Молитва. Боится. Еще не знает, на что идет, но уже чувствует.

Войислав проследил за моим взглядом, наклонился, тихо, чтобы не слышали остальные:

— Майор велел, ты смотришь, запоминаешь. Потом скажешь, кто из них чего стоит.

Я кивнул, не отводя глаз от юношей.

Значит, я не просто наблюдатель. Я судья. Должен оценить, кто годится для… чего? Танкович не сказал. Дмитриевич не сказал. Но я догадывался. Готовят боевиков. Для операции. Какой узнаю позже.

А пока смотреть, запоминать, оценивать.

В Аламуте так же отбирали фидаи. Рафики приводили мальчишек из деревень, сирот, фанатиков. Наставники смотрели, кто выдержит обучение, кто не сломается от страха, кто способен убить без колебаний. Тех, кто проходил, брали в орден. Остальных отправляли обратно или оставляли слугами.

Здесь то же самое. Только вместо кинжалов браунинги и бомбы. Вместо крепости на скале лесной лагерь. Но суть одна.

Готовят убийц.

И я должен помочь им выбрать лучших.

Телега выехала из города, покатила по проселку меж полей. Слева начинался лес, сосны, высокие, темные, с красноватыми стволами.

Топчидерский лес. Я слышал о нем еще в Белграде. Бывшая охотничья вотчина сербских князей. Теперь глухое место, куда городские ездят на пикники. И где «Черная рука» устроила свой тайный лагерь.

Дорога свернула в лес. Под колесами захрустел гравий, смешанный с сосновыми иглами. Запах изменился, сырость, хвоя, смола. Прохладнее, тени гуще. Лошади шли медленнее, осторожно.

— Далеко еще? — спросил худой боснийец, снова кашлянув.

— Полчаса, — ответил Войислав. — Потерпи.

Худой кивнул, закрыл глаза, прислонился головой к стенке телеги.

Крепкий с шрамом повернулся ко мне.

— Вы русский? — спросил