Миссия в Сараево - Алим Онербекович Тыналин

Молчание. Шорох бумаг. Танкович что-то записывал.

— А этот русский… — начал Попович. — Соколов. Зачем он здесь?

Я замер. Слушал еще внимательнее.

— Дмитриевич велел присмотреть, — сказал Танкович после паузы. — Говорит, Соколов может быть полезен.

— Полезен чем?

— Не знаю. Журналист. Может, для пропаганды. Может, для связи с Россией. Дмитриевич не объясняет мне всех своих замыслов.

— А я не верю ему, — сказал Попович твердо. — Слишком мягкий. Слишком… не наш. Видел, как стрелял? Как бросал бомбу? Слабак.

— Или прикидывается, — заметил Танкович.

Я напрягся. Ну-ка, ну-ка, что скажет Попович.

— Ты думаешь…?

— Не знаю, — Танкович вздохнул. — Может, слабак. Может, актер. Поэтому ты следишь за ним. Если что, доложишь. Если он шпион, разберемся.

— А если не шпион?

— Тогда используем. Дмитриевич не зря его сюда прислал. Значит, нужен.

Попович буркнул что-то неразборчивое.

— Ладно, — сказал Танкович. — Хватит на сегодня. Спать. Завтра продолжим обучение.

Я услышал скрип половиц, шаги. Попович шел к двери.

Я бесшумно отошел от окна, скользнул в тень между бараками. Замер, прижался к стене.

Дверь штабного барака открылась. Попович вышел, остановился на крыльце. Закурил папиросу, огонек спички осветил его лицо на мгновение. Острые черты, усы, настороженный взгляд.

Он постоял, докурил, бросил окурок, растоптал. Зевнул, пошел к своему бараку.

Я ждал, пока он не скрылся в двери. Потом ждал еще несколько минут. Убедился, что никого нет.

Вышел из тени, медленно пошел обратно к своему бараку.

Значит, Танкович сомневается. Попович уверен, что я слабак, но тоже не доверяет. Будет следить.

Хорошо. Пусть следит. Пусть видит, что я неумелый романтик. Пусть уверится.

Я дошел до своего барака, остановился у двери. Не входил. Повернулся, посмотрел на лагерь.

Все спало. Караул дремал. Костровище тлело. Только в штабном бараке еще горел свет, Танкович еще не лег.

Планирует. Готовится. К чему?

Я не знал. Еще не знал. Дмитриевич ничего не сказал. Но я чувствовал, будет что-то большое. То, что изменит все.

Покушение. На кого? На австрийского чиновника? На губернатора? На офицера?

Нет. Слишком много внимания, слишком тщательная подготовка. Это не просто убийство местного начальника.

Должно быть нечто большее.

Я повернулся, пошел к краю лагеря, туда, где начинался лес. Не хотелось возвращаться в душный барак. Хотелось побыть одному, подумать.

Дошел до поваленного дерева на краю поляны. Старая сосна, упавшая зимой, наверное. Ствол толстый, покрытый мхом. Сел на него, смотрел на звезды.

Небо чистое, усыпанное звездами. Млечный Путь тянулся белой полосой. Луна светила ярко, почти как днем.

В Аламуте мы часто смотрели на звезды. Учитель Ибрагим говорил: «Звезды вечны. Империи падут, династии исчезнут, а звезды останутся. Мы пыль под их светом. Но пыль, которая может изменить судьбу мира».

Пыль, которая может изменить судьбу мира.

Это о нас, ассасинах. Мы никто. Но наши действия все.

Я услышал шаги за спиной. Тихие, осторожные. Кто-то подошел сзади.

Я не обернулся. Не показал, что услышал. Сидел неподвижно, смотрел на звезды.

Шаги остановились в нескольких шагах сзади.

— Не спится? — спросил голос.

Тихий, молодой. Я узнал. Принцип.

Я медленно повернул голову.

Гаврило стоял в тени сосны, руки в карманах. Худой силуэт, лицо бледное в лунном свете. Смотрел на меня.

— Да, — ответил я спокойно. — Думал.

— О чем?

Я помолчал. Потом сказал честно:

— О вас. О том, что увидел сегодня.

Гаврило вышел из тени, медленно подошел. Сел рядом на бревно, не близко, на расстоянии метра. Кашлянул тихо, прикрыл рот рукой. Я слышал хрип в груди. Чахотка.

— И что ты увидел? — спросил он, глядя на звезды.

— Видел, что вы готовы умереть, — сказал я. — Все. Ты, Трифко, Велько, остальные. Готовы на все.

— А ты?

Вопрос прямой, резкий.

Я посмотрел на него. Гаврило смотрел в ответ. Глаза темные, непроницаемые, но в них вызов.

— Я? — повторил я. — Не знаю. Честно не знаю.

— Прямой ответ, — кивнул Гаврило. — Лучше, чем обман во спасение.

Мы сидели молча. Слушали лес. Где-то вдали выл волк. Ветер шелестел в ветвях.

— Ты боишься оружия, — сказал Гаврило негромко. — Видел, как ты стрелял. Как бросал бомбу. Неумело. Ты боишься.

Я промолчал. Хорошо, что он так думает.

— Но ты не боишься нас, — добавил Гаврило. — Ты смотришь на нас спокойно. Как… — Он помолчал, подбирая слова. — Как судья. Оцениваешь. Кто годится, кто нет.

Я замер внутри. Осторожно.

Он видит. Слишком много видит.

— Я журналист, — сказал я ровно. — Наблюдаю. Запоминаю. Чтобы написать.

— Может быть, — Гаврило усмехнулся. — А может, ты здесь за другим.

Он встал, посмотрел на меня сверху вниз.

— Знаешь, что такое настоящая храбрость? — спросил он.

— Что это?

— Знать, что умрешь, и все равно идти. — Он кашлянул снова. — Это принять смерть, как старого друга. Не бояться ее. Не искать, но и не бежать.

Я слушал молча.

— Я умру, — сказал Гаврило просто, без пафоса. — Скоро. Чахотка не лечится. Может, год, может, меньше. — Он посмотрел на звезды. — Но я хочу, чтобы моя смерть имела смысл. Чтобы я умер не в постели, кашляя кровью, а на ногах. За дело.

— За какое дело? — спросил я тихо.

Гаврило долго, изучающе смотрел на меня.

— Узнаешь. Когда придет время. — Он повернулся, пошел обратно к бараку. Остановился, обернулся. — Спи, журналист. Завтра снова учеба. Может, научишься стрелять.

Он ушел. Я остался один.

Сидел на бревне, смотрел на его удаляющуюся спину. Худая фигура растворилась в тени бараков.

Подождал, встал с бревна, медленно пошел обратно к бараку. Ноги бесшумно ступали по земле, по сосновым иголкам.

Вошел внутрь. Барак спал. Храп, тяжелое дыхание, кто-то бормотал во сне.

Я лег на нары, накрылся одеялом. Закрыл глаза.

Сон не приходил. Я лежал с открытыми глазами, смотрел в темноту.

Я закрыл глаза, заставил себя дышать ровно, медленно. Техника усыпления. Успокоить разум, погрузиться в полусон, дать телу отдохнуть, но оставаться начеку.

Где-то далеко прокричал петух. Рассвет уже близко.

Глава 12

Ночной разговор

Проснулся я от резкого свистка. Громкий, пронзительный, разорвал утреннюю тишину. За окном еще темно, только на востоке забрезжил рассвет.

В бараке загремело. Курсанты вскакивали с нар, сонные, недовольные. Кто-то ругался вполголоса. Кто-то кашлял, Васко, наверное.

Я сел, накинул рубашку. Холодно. Утро в лесу не балует теплом.

Дверь распахнулась. На пороге стоял Попович, в руке свисток.

— Подъем! Пять минут на сборы! Построение на плацу!

Он развернулся, ушел будить остальные бараки.

Я оделся быстро, но не слишком, не хотел выделяться. Остальные возились с портянками, застегивали рубахи, искали сапоги.

Вышли на плац. Свежий воздух, пахло росой и хвоей. Над соснами