Миссия в Сараево - Алим Онербекович Тыналин

— Можно посидеть? — спросил он.

— Конечно.

Мы сидели молча несколько минут. Слушали треск дров, голоса у костра. Кто-то пел тихую песню, грустную, про далекий дом.

— Ты правда боишься крови? — негромко спросил Трифко.

Я посмотрел на него.

— Да. Всегда боялся.

Он кивнул, посмотрел на платок.

— А я ее вижу каждый день. Свою. Кашляю, а она течет. — Он сложил платок, сунул в карман. — Доктор сказал у меня год, может, меньше. Чахотка не лечится. Особенно если нет денег.

Я молчал. Что сказать?

— У меня есть семья, — продолжил Трифко. — Мать, две сестры. Отей умер три года назад. На демонстрации в Сараеве. Просто шел мимо, не участвовал даже. Шальная пуля.

Он достал из кармана фотографию. Помятая, старая. Протянул мне.

Я взял, разглядел при свете костра. Женщина средних лет, строгое лицо, платок на голове. Рядом две девочки, лет двенадцати и четырнадцати. Худенькие, серьезные.

— Мама и сестры, — сказал Трифко. — Живут в деревне под Пале. Я им посылал деньги, работал на фабрике в Сараеве. Но потом заболел. Уволили. — Он взял фотографию обратно, спрятал. — Теперь они одни.

— А ты здесь, — сказал я тихо.

— Да. Здесь. — Он посмотрел на костер. — Потому что хочу, чтобы моя смерть имела смысл. Не кашлять кровью в постели до последнего вздоха. А умереть за дело. За свободу. Чтобы мои сестры не видели того, что я видел.

Он повернулся ко мне.

— Ты думаешь, мы террористы. Убийцы. Правда?

Я помедлил с ответом.

— Не знаю. Честно, не знаю, что я думаю.

— Мы не звери, — сказал Трифко. — Мы просто хотим жить свободно. Без австрийцев, которые смотрят на нас, как на скот. Которые убивают нас за слово, за песню, за то, что мы сербы.

Он закашлялся снова, долго, мучительно. Согнулся, держась за грудь.

Я протянул руку, похлопал его по спине. Не помогало, но что еще делать?

Он выпрямился, вытер рот.

— Извини. Я не хотел рассказывать тебе наши обиды. Просто… — Он улыбнулся слабо. — Иногда хочется сказать кому-то. А ты слушаешь. Не как Велько, который только смеется. Не как другие, которые думают только о деле.

Я кивнул.

— Я слушаю. Всегда готов слушать.

Трифко встал.

— Спасибо, Соколов. Ты хороший человек. — Он усмехнулся. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Трифко.

Он ушел в барак. Я остался сидеть. Потом пошел к костру.

У огня сидели человек пять. Велько жестикулируя, громко рассказывал историю. Остальные слушали, смеялись.

Я подошел, встал в стороне.

Велько заметил меня, прервался.

— А, журналист пришел! — Он ухмыльнулся. — Хочешь послушать настоящие истории? Не те выдуманные, что в газетах?

— С удовольствием, — ответил я.

Велько хлопнул по бревну рядом с собой.

— Садись. Слушай.

Я сел.

Велько продолжил рассказ. Что-то про драку в кафане в Сараеве, как он бил австрийского офицера бутылкой. Рассказывал с удовольствием, смаковал детали. Как брызнула кровь, как офицер упал, как жандармы гнались за ним по улицам.

— И я сбежал! — закончил он триумфально. — Через крыши, через дворы! Жандармы так меня и не поймали! — Он засмеялся. — Австрийцы дураки. Медленные, как коровы.

Остальные засмеялись тоже.

Велько посмотрел на меня.

— А ты, журналист, дрался когда-нибудь?

— Нет, — ответил я. — Никогда.

— Никогда? — Велько покачал головой. — Жалкая жизнь. Мужчина должен драться. Должен чувствовать, как кулак разбивает нос врагу. — Он показал кулак, со шрамами на костяшках. — Вот это жизнь.

Я промолчал.

Велько потерял ко мне интерес, повернулся к другим, начал рассказывать новую историю.

Я сидел, слушал вполуха. Наблюдал.

Велько. Агрессивный, примитивный, жестокий. Наслаждается насилием. Не идеалист, как Трифко. Просто любит драться, убивать. Прикрывается идеями свободы, но на самом деле ему нравится кровь.

Таких не завербовать. Таких можно только использовать. Или устранить.

Через несколько минут из темноты вышел еще один. Принцип.

Он остановился у костра, посмотрел на нас. Долго, молча.

Потом подошел, сел рядом. Не так уж и близко, на расстоянии аршина.

Велько продолжал рассказывать. Принцип не слушал. Смотрел в огонь.

Я чувствовал его взгляд. Время от времени он поворачивался, изучал меня. Не прямо, а искоса.

— Ты шпион? — спросил Принцип прямо. Но так что его почти никто не слышал.

Я не дрогнул.

— Нет. Я журналист. Приехал писать о вас.

— Журналист, который боится крови, но едет в лагерь боевиков, — Принцип кивнул медленно. — Странный журналист.

Принцип посмотрел в огонь. Я молчал. Затем встал.

— Знай, Соколов. Если ты здесь не зря, если ты пришел предать нас… — Он не закончил. Просто посмотрел. Холодно, жестко.

Потом ушел в темноту. Я остался у костра. Смотрел на огонь. До тех пор пока все не разошлись и я не остался один. Потом потушил пламя и вернулся в барак.

Лагерь заснул. Я лежал на нарах, прислушивался. Храп, тяжелое дыхание, кто-то бормотал во сне.

Ждал, пока все уснут окончательно.

Прошел час. Может, больше.

Я тихо встал, накинул пиджак. На ноги туфли на каучуковой подошве, чтобы не скрипели половицы. Вышел из барака.

Снаружи лунная ночь. Почти полная луна, висела над соснами, заливала лагерь серебристым светом. Холодно. На траве роса.

Я прошел вдоль бараков, держась в тени.

Штабной барак. Свет в окне. Они еще не спят. На это я и рассчитывал.

Я тихо подошел ближе, прижался к стене. Слушал.

Голоса. Двое. Танкович и кто-то еще. Незнакомый голос, более молодой.

Я осторожно приблизился к окну. Заглянул.

Внутри стол, карты на стене, две керосиновые лампы. Танкович сидел за столом, перед ним стопка бумаг. Напротив мужчина лет тридцати, высокий, худощавый, темные усы. Одет по-городскому, костюм, жилет, часовая цепочка. На столе перед ним кожаный портфель.

Из Белграда. Скорее всего, от Дмитриевича.

Я прислушался.

— … все готово, — говорил незнакомец. — Полковник Дмитриевич утвердил план. Операция назначена.

Танкович кивнул.

— Когда?

— Конец июня. Точная дата будет объявлена позже. — Незнакомец достал из портфеля конверт, положил на стол. — Здесь инструкции. Цель высокопоставленное лицо. Австрийское. Очень высокопоставленное.

Танкович взял конверт, не вскрывая. Положил перед собой.

— Кто именно?

— Детали позже. Полковник не хочет, чтобы информация распространилась преждевременно. — Незнакомец закурил папиросу. — Но знай: это изменит все. Если успеем Австрия не будет иметь выбора. Война обязательно начнется.

Танкович молчал. Смотрел на конверт.

— Сколько человек?

— Пятнадцать. Лучшие. Ты выберешь шестерых для основной группы. Остальные резерв, поддержка. — Незнакомец затянулся. — Список уже есть?

Танкович кивнул, достал из ящика стола бумагу. Протянул.

— Вот. Пятнадцать. Все проверены. Все готовы умереть.

Незнакомец взял, прочитал. Кивнул.

— Хорошо. Принцип, Грабеж, Чабринович, Попович… — Он перечислял имена. — Да, это те, кто нужен. — Он вернул список. — Готовь их. Особенно Принципа. Он главный. Остальные страховка.

Танкович налил