Миссия в Сараево - Алим Онербекович Тыналин

купил пачку сигарет «Herzegovina Flor». Лавочник, пожилой серб с седыми усами, завернул сигареты в тонкую бумагу, взял монету, кивнул. Я сделал вид что прикуриваю прямо у лавки, зажег спичку, разглядывая улицу в отражении витрины.

Никого подозрительного. Прохожие спешили по своим делам, не обращая на меня внимания.

Дошел до площади Теразие. Здесь центр города, широкие бульвары, многоэтажные здания в австрийском стиле, памятник князю Михаилу на коне в центре площади.

Вокруг монумента разбит небольшой сквер с чахлыми деревьями и скамейками. Газетчик выкрикивал заголовки: «Австрия усиливает войска на границе! Сербия готова к обороне!»

Я купил газету «Политика», свернул, сунул под мышку. Прошел через сквер, вышел на улицу Краля Милана.

Здесь начинались богатые кварталы, трех- и четырехэтажные особняки с лепниной, балконами, коваными решетками. Первые этажи занимали дорогие магазины, кафе с мраморными столиками и официантами во фраках.

Я свернул в боковой переулок. Здесь тише, меньше людей. Старые дома турецкого периода, узкие улочки, мощеные неровным булыжником. Запах речной сырости усиливался, Дунай близко.

Чирич сейчас в старом квартале у реки. Двухэтажный дом с белой штукатуркой, деревянными ставнями на окнах, тяжелой двустворчатой дверью. Над дверью номер, выцветший от времени.

Я огляделся. Улица пустая. Старуха в черном платке несла корзину с овощами, скрылась за углом. Двое мужчин стояли у кузницы через дорогу, курили, разговаривали о чем-то своем.

Подошел к двери, постучал три раза, пауза, два раза. Условный сигнал.

За дверью послышались шаги. Тяжелые, медленные. Дверь приоткрылась, показалось лицо Чирича.

Широкое лицо с густой черной бородой, карие глаза смотрели настороженно. Узнал меня, лицо расплылось в улыбке.

— Александр! — Чирич распахнул дверь, шагнул вперед, обнял меня по-братски, похлопал по плечам. — Ты вернулся! Слава Богу, цел и невредим!

Он говорил по-русски с заметным сербским акцентом, раскатисто произнося «р», растягивая гласные. Голос низкий, глубокий, голос человека, привыкшего командовать.

— Вернулся, — ответил я, отстраняясь от объятий. — Как и обещал.

— Заходи, заходи! — Чирич взял меня за локоть, потянул внутрь. — Все уже собрались, ждут тебя. Хотят услышать, как ты вытащил Неделько из лап австрийцев.

Я переступил порог. Чирич закрыл дверь за мной, повернул тяжелый ключ в замке.

Коридор узкий, темный, пахнущий табачным дымом и кофе. Стены голые, побелка пожелтела от времени. Под ногами скрипели половицы.

Чирич провел меня через коридор в комнату в глубине квартиры. Комната небольшая, окна завешены плотными занавесками, свет проникал только через щели.

Посреди комнаты массивный дубовый стол, покрытый пятнами от вина и ожогами от сигарет. Вокруг стола несколько стульев с облезлой обивкой.

У стены старый комод с выдвижными ящиками. На стене портрет короля Петра I в военном мундире и большая карта Балкан с отмеченными границами Сербии, Боснии, Герцеговины.

За столом сидели четверо мужчин. Все обернулись, глядя на меня.

Первый, справа от входа, Владимир, которого я видел на прошлой встрече. Худощавый юноша лет двадцати с лишним, темные волосы взъерошены, глаза горят фанатичным огнем. На нем потертый студенческий пиджак, расстегнутая рубашка без галстука. Он встал, протянул руку.

— Александр Дмитриевич! Ты герой! Вытащил нашего брата из австрийского ада!

Я пожал его руку. Ладонь сухая, горячая, рукопожатие крепкое.

Второй, слева, Петар, тоже знакомый. Среднего роста, темные волосы, печальные глаза. Одет скромно, темная рубашка, жилет. Он кивнул молча, не вставая, но в глазах читалась благодарность.

Третий, напротив двери, Милош, самый старший из студентов. Невысокий, плотного телосложения, умное настороженное лицо. Светлые глаза изучали меня внимательно, оценивающе. Он не улыбался. Просто смотрел.

И четвертый.

Мужчина лет сорока, сидевший во главе стола. Крепкого сложения, широкие плечи, мощная грудь под темным пиджаком. Густая черная борода с проседью, короткие темные волосы.

Лицо загорелое, обветренное, с глубокими морщинами у глаз. Карие глаза смотрели спокойно, но с такой силой, что казалось, этот человек видит насквозь любую ложь.

На столе перед ним лежал револьвер. Просто лежал, рукоятью к нему, стволом в сторону. Не угроза, просто демонстрация того, что правила здесь устанавливает он.

Майор Войислав Танкович. Второй человек в «Черной руке» после полковника Дмитриевича. Организатор, боевой командир, человек, который превратил студенческие мечты в реальные теракты.

Он не встал. Продолжал сидеть, положив руки на стол, пальцы переплетены. Изучал меня долгим, внимательным взглядом. Никакой улыбки.

— Значит, ты тот самый русский, — сказал он наконец. Голос низкий, хрипловатый, с командными нотками. Говорил по-русски почти без акцента, только легкое раскатистое «р» выдавало серба. — Александр Соколов. Корреспондент из Петербурга.

— Да, — ответил я спокойно, встречая его взгляд. — Из Петербурга.

— Чирич рассказывал о тебе. Говорил, что ты рискнул жизнью, чтобы спасти Неделько Чабриновича из австрийской тюрьмы. — Танкович наклонил голову, не сводя глаз. — Большой риск для журналиста. Почему ты это сделал?

Вопрос прямой. Первая проверка.

— Потому что не могу стоять в стороне, когда душат свободный народ, — ответил я ровно. — Я журналист, но я не бездушный. У меня есть совесть. Чабринович борец за свободу. Его нельзя оставлять на растерзание австрийским палачам.

— Совесть, — повторил Танкович, и в голосе его прозвучала насмешка. — Многие говорят о совести. Но когда дело доходит до действий, совесть куда-то испаряется.

— Я свои слова доказал делом, — сказал я. — Чабринович свободен. Это факт.

Танкович помолчал. Потом кивнул.

— Расскажи, как было.

Чирич придвинул стул, сел рядом со мной. Налил из глиняного кувшина воды в стакан, протянул мне. Я отпил глоток. Вода холодная, с привкусом железа.

— Ну? — Танкович ждал.

Я рассказал. Коротко, без лишних деталей. Как узнал о Чабриновиче от Чирича. Как решил помочь. Как поехал в Сараево под видом корреспондента, пишущего статью о Боснии. Как нашел жандарма Милоша Йовановича, завербовал его через деньги и сочувствие к жене. Как Милош помог устроить побег. Как я вывел Чабриновича, переправил через границу с помощью Войислава.

Говорил спокойно, без эмоций. Факты, а не героические рассказы.

Танкович слушал, не перебивая. Лицо его оставалось непроницаемым. Только глаза смотрели внимательно, ловя каждое слово, каждую паузу, каждую интонацию.

Когда я закончил, в комнате повисла тишина. Владимир смотрел на меня с восхищением. Петар кивал одобрительно. Милош по-прежнему настороженно изучал меня.

Танкович откинулся на спинку стула, скрестил руки на груди.

— Ты говоришь, что завербовал жандарма через деньги, — сказал он медленно. — Сколько заплатил?

— Сто крон сразу, обещал еще сто после побега. Вторую половину передал через Войислава.

— Откуда у журналиста такие деньги?

Вопрос острый. Очередная ловушка.

— Накопил. Жалование в «Новом времени» неплохое. Плюс гонорары за статьи. Я не транжира, живу скромно.

— Двести крон, — Танкович усмехнулся. — Это три месяца жалования умелого рабочего. Ты потратил состояние на человека, которого даже не знал.