Сон Императора - Андрей Сембай

марш-броски на позициях, разведка боем, — в одной из рот, состоящей в основном из запасников, призванных с Урала, случился скандал. Солдаты отказались выходить из блиндажей на учения, мотивируя это усталостью и нехваткой питания. Молодой подпоручик, пытавшийся их поднять, был грубо осмеян. Когда на место прибыл капитан Свечин с командой офицеров и взводом надежных старослужащих, ситуация накалилась.

— Мы не пойдем, — мрачно сказал один из зачинщиков, бородатый солдат с орденом Святого Георгия на груди. — Надоело. Воевали, воевали… а конца не видно. И тут нам опять… на смерть. Лучше уж здесь пристрелите.

Свечин, зная о событиях в Петрограде, понял, что мягкостью не обойтись. Он приказал арестовать зачинщиков. Те оказали сопротивление. Завязалась потасовка. Кто-то из солдат выхватил винтовку и выстрелил. Пуля ударила одного из старослужащих в ногу. После этого всё покатилось в ад.

Поднятые по тревоге верные части окружили блиндаж. Бунтовщиков, человек сорок, вывели силой. Полковник Кутепов, явившийся на место, был вне себя. Это был прямой удар по дисциплине накануне наступления.

— Военно-полевой суд! Немедленно! — рявкнул он. — Всем зачинщикам — расстрел! Остальных — в штрафную роту! Завтра же на самые опасные участки, на минное поле первыми!

Суд длился час. Пятерых, включая бородатого георгиевского кавалера, приговорили к смерти. Остальных — к штрафникам. Приговор привели в исполнение на рассвете, перед строем всего полка. Пятеро стояли у стенки полуразрушенного сарая. Они уже не сопротивлялись. Бородач с орденом смотрел куда-то вдаль, на восток, где всходило багровое зимнее солнце. Залп. Тела дернулись и рухнули.

Свечин, отдавший команду расстрельной команде, чувствовал, как у него во рту пересохло, а в душе что-то отмирает. Он делал то, что должен был делать офицер. Но он понимал, что такими методами можно заставить повиноваться, но нельзя заставить побеждать. Солдаты, смотревшие на казнь, стояли молча, опустив головы. В их молчании не было ни страха, ни одобрения. Была пустота. Та самая пустота, из которой рождается отчаяние.

Часть V: Александровский дворец. Кабинет Николая. Ночь на 18 февраля.

Николай получил сводки одновременно: о думской декларации, о расстреле на Путиловском заводе (семь человек убито, двадцать ранено, забастовка подавлена), о бунте и казнях в 17-м Сибирском полку. Они лежали перед ним на столе, три черных вестника. Казалось, весь мир, который он пытался скрепить железом, трещал по швам.

Рядом, в глубоком кресле, сидела Александра. Она не спала. Её лицо было бледным, но глаза горели странным, почти экстатическим огнем.

— Видишь, Ники? Видишь? Они поднимают голову. Все они: депутаты, рабочие, солдаты… они все против нас. Против Бога, против помазанника. Твоя мягкость, твои колебания в прошлом породили этих гидр. И теперь только огонь может их выжечь. Только железо.

— Огонь сжигает всё на своём пути, Аликс, — глухо ответил Николай. Он смотрел не на неё, а на карту. — И железо… оно холодное. От него замерзаешь изнутри. На Путиловском… они не были врагами. Они были измученными людьми. А теперь семеро убитых. Их семьи… что я скажу их детям? Что их отцы были «изменниками»?

— Они были изменниками! — воскликнула Александра, вскакивая. — Они подняли руку на государство в час смертельной опасности! Они играли на руку немцам! Ты должен смотреть на это как государь, а не как благотворитель! Вспомни свой сон! Они бы не пощадили тебя! Не пощадили Алексея!

В этот момент дверь тихо приоткрылась, и в кабинет, опираясь на палочку, вошел Алексей. Он был в ночной рубашке, бледный, с синяками под глазами. Его появление было так неожиданно, что оба умолкли.

— Папа́… мама́… я слышал, вы спорите, — тихо сказал он. — Опять из-за твоей железной работы?

Николай хотел сказать «нет», соврать, но не смог. Он кивнул.

— Из-за неё, сынок. Тяжелая работа.

— Мне сегодня… сегодня было больно, — сказал Алексей, подходя ближе. Его голос дрожал. — Опять колено. Доктор Боткин дал лекарство. Оно горькое. И от него в голове туман. И я подумал… а тебе, папа́, кто даёт лекарство от твоей боли? От боли быть железным?

Николай замер. Александр тоже смотрела на сына, и в её глазах мелькнуло что-то, похожее на ужас. Не физической боли, а прозрения.

— Мне… мне помогает мысль о вас, — с трудом выдавил Николай.

— Но мы же видим, что тебе тяжело, — настаивал Алексей. Его детская проницательность была неумолима. — И мы боимся, что лекарство… твоё железное лекарство… оно тебя убьет. Превратит в другого. И тогда… тогда тебя не будет. Настоящего. И нам будет не к кому прийти, когда страшно.

Он заплакал тихо, беззвучно, крупные слезы катились по его щекам.

— Я не хочу, чтобы ты исчез, папа́. Я хочу, чтобы ты остался. Даже если будет трудно. Даже если… если нам будет страшно. Но чтобы ты был.

Николай встал, подошел к сыну, опустился на колени и обнял его. Он чувствовал, как хрупкое тело мальчика дрожит. Он чувствовал, как его собственная железная маска дает глубокие трещины, и из них сочится боль, страх, любовь и бесконечная усталость.

— Я здесь, Алешенька. Я здесь. Я никуда не денусь.

Александра смотрела на них, и её фанатичная уверенность дрогнула. Она видела не государя и наследника, а отца и сына, двух хрупких людей, затерянных в чудовищной буре, которую они сами отчасти и вызвали. Её вера в силу дала трещину, потому что эта сила грозила уничтожить самое дорогое — человеческую суть её семьи.

В эту ночь Николай не подписал немедленный указ о роспуске Думы, как требовал Иванов. Он отложил его. Он приказал лишь арестовать самых активных депутатов (что и было исполнено наутро, вызвав новый взрыв негодования, но уже без крови). Он приказал расследовать обстоятельства расстрела на заводе, наказав капитана за превышение полномочий (формально). Он пытался найти баланс. Но баланса уже не было. Была пропасть.

С одной стороны — железная необходимость, диктуемая сном-предупреждением и логикой войны. С другой — живая, хрупкая плоть его семьи и его собственной души. И пропасть эта расширялась с каждым днем, с каждым новым приказом, с каждой каплей пролитой крови. Он стоял на краю. И страна стояла на краю вместе с ним. Оставалось только ждать, кто сделает первый шаг в бездну.

Глава девятая: Затишье перед бурей

Часть I: Ставка Верховного Главнокомандующего, Могилев. 15 мая 1917 года.

Весна пришла с опозданием. Распутица, превратившая дороги в бездонные топи коричневой жижи, только-только отступила, уступив место хлипкому солнцу и пронизывающему ветру с остатками зимнего холода. В штабном поезде императора, стоявшем на запасном пути у могилевского вокзала, царила атмосфера,