Сон Императора - Андрей Сембай

— Ничего, капитан, — тихо сказал он. — Прошибем. Уж больно тихо им там, австриякам. Чуют, что гроза собирается. А мы им эту грозу на головы обрушим. Только бы снарядов хватило…

— Хватит, — соврал Свечин. — Будет вам и снарядов, и славы.

Он пошел дальше, к следующему участку. Ночь была холодной, звездной. Где-то вдали, на австрийской стороне, взвилась ракета, осветив на мгновение исковерканную землю ничейной полосы. Потом снова тишина. Последняя тишина перед бурей.

Часть III: Петроград, редакция «Правительственного вестника». 20 мая.

Типография на Садовой работала в авральном режиме. Грохот печатных машин стоял такой, что заглушал любые разговоры. В воздухе висела едкая взвесь типографской краски и пыли. Завтра, 21 мая, должен был выйти экстренный выпуск с текстом Высочайшего манифеста о начале «Великого Весеннего Наступления» и с первой победной реляцией (которая, как надеялись, уже поступит к утру).

Главный редактор, человек с лицом усталого чиновника, лично правил текст, присланный из Министерства внутренних дел. Он был написан сухим, казенным языком, но с пафосом: «…по воле Государя Императора, войска Юго-Западного фронта перешли в решительное наступление… сокрушительный удар по коварному врагу… героизм русского солдата… предвестие скорой победы…»

Редактор вздохнул. Он помнил подобные тексты 1914, 1915, 1916 годов. Чем кончились те «решительные наступления», он тоже помнил. Но теперь всё было иначе. Теперь за каждым словом в газете стояла железная воля министра Иванова. Малейшая ошибка, малейший намек на сомнение — и не только газета, но и он сам мог оказаться в подвале на Шпалерной. Он вычеркнул слишком пафосную фразу «неудержимый вал русской доблести» и написал вместо неё: «войска, воодушевленные Высочайшим вниманием, стремительно продвигаются вперед». Безопаснее.

В это время в дверь его кабинета постучали. Вошел невысокий, щеголеватый человек в пенсне — сотрудник охранного отделения, приставленный к редакции для «содействия».

— Николай Сергеевич, — сказал он вежливо, но в его тоне не было ни капли тепла. — Материал готов? Проверен на соответствие директивам?

— Готов, готов, — поспешно ответил редактор, протягивая гранки. — Всё как указано. Никаких вольностей.

Чиновник пробежал текст глазами, кивнул.

— Хорошо. Тираж — удвоенный. Чтобы к утру был во всех киосках, на всех заводах, в казармах. И подготовьте место на первой полосе для экстренного сообщения из Ставки. Оно поступит по прямому проводу. Как только придёт — сразу в печать, без задержки.

— Понял. Будет сделано.

Когда чиновник ушел, редактор опустился в кресло и вытер платком лоб. Он чувствовал себя не журналистом, а винтиком в гигантской пропагандистской машине. Его задача была не информировать, а создавать нужное настроение. Настроение победы, которого ещё не было. Но которое должно было вот-вот случиться. Или… или тогда, он думал с леденящим ужасом, на смену победным реляциям придут совсем другие приказы. И ему придется печатать и их. Оправдывая новую волну репрессий «происками внутренних врагов», сорвавших победу.

Часть IV: Позиции у деревни Подгайцы. 21 мая. 3:55 утра.

Капитан Свечин стоял на НП, не в силах оторвать взгляд от циферблата своих карманных часов. Стрелки ползли с невыносимой медленностью. Вокруг царила абсолютная, давящая тишина. Даже ветер стих. Казалось, сама природа затаила дыхание. Солдаты в траншеях замерли в ожидании, прильнув к брустверам, сжимая в белых от напряжения пальцах винтовки. Артиллерийские офицеры у орудий уже подняли руки, готовые дать сигнал.

Свечин переводил взгляд с часов на темный, беззвездный горизонт, где должны были быть австрийские позиции. В голове пронеслись обрывки мыслей: жена в Петрограде, которую он не видел два года… обещание царя о земле… лица солдат его роты… Дед у пулемета… молодой Петя… Захаров… Алексеев в Ставке… сам государь, который, наверное, тоже не спит в эту минуту, ожидая сигнала.

3:59.

Он глубоко вдохнул холодный, влажный воздух. Запах сырой земли, пороха и страха.

4:00.

И мир взорвался.

Это был не звук. Это было физическое ощущение. Земля под ногами дрогнула и застонала. Воздух разорвался оглушительным, всесокрушающим рёвом. Сотни, тысячи орудий — от легких трехдюймовок до тяжелых мортир — разом изрыгнули смерть. Над австрийскими окопами встала сплошная стена разрывов. Оранжево-багровые вспышки на секунду освещали исковерканную землю, клубы дыма и земли вздымались на десятки саженей в небо. Грохот был таким, что у Свечина заложило уши. Он видел, как его солдаты в траншее инстинктивно пригибаются, хотя снаряды летят вперед. Но на их лицах, освещенных отблесками этого ада, читалось не только животное отвращение к грохоту, но и дикое, первобытное ликование: «Наша артиллерия! Наша мощь!»

Артподготовка длилась шесть часов. Шесть часов непрерывного гула, от которого звенело в ушах и подкашивались ноги. Небо на востоке постепенно светлело, но его не было видно за плотной пеленой дыма и пыли. К десяти утра грохот начал стихать. Артиллерия переносила огонь вглубь, на вторую линию обороны и дороги. Наступила та зловещая, оглушенная тишина, что бывает после катастрофы.

И тогда раздался новый звук — резкий, пронзительный. Сигналы горнистов. Рядом с Свечиным взвилась зеленая ракета — сигнал его батальону.

— В атаку! Вперед! За Родину! За землю! — закричал он, выскакивая из траншеи и взмахивая наганом. Его голос был хриплым, но он знал, что его почти не слышно.

Из траншей, как из раскрытой земли, поднялись сотни серых фигур. С криком, смешанным со страхом и яростью, они бросились вперед, через изрытую воронками нейтральную полосу, к тому месту, где еще минуту назад были австрийские окопы, а теперь был только дымящийся лунный пейзаж.

Часть V: Первые часы боя. Подвиги и кровь.

Атака первых часов была ошеломляющей. Австрийские части на передовой, перемолотые шестичасовой артподготовкой, почти не оказали сопротивления. Русские цепи врывались в окопы, захватывая ошеломленных, оглохших, иногда просто сошедших с ума пленных. Капитан Свечин бежал впереди своей роты, спотыкаясь о трупы и воронки, не чувствуя усталости, опьяненный адреналином и первым, головокружительным успехом.

Унтер-офицер Захаров.

Он первым ворвался в австрийский блиндаж, где засели несколько унтеров с пулеметом. Не растерялся, бросил внутрь гранату, а когда выскочили уцелевшие, сразил их штыком и прикладом. Захватил пулемет и повернул его против отступающих. За этот бой он позже получит свой четвертый Георгиевский крест.

Пулеметчик Петя и Дед.

Их «Максим» был выдвинут вперед для поддержки наступления. Когда русская пехота наткнулась на оживший пулеметное гнездо во второй линии, Петя, под огнем, перетащил пулемет на новую позицию и точной очередью заставил замолчать врага. Дед, прикрывая его, был ранен в руку, но не отступил, продолжая подавать ленты одной рукой.

Подпоручик Яновский.

Его взвод первым достиг окраины деревни Подгайцы. Но