Тот, кто пришел из завтрашнего дня (1-11часть) - Алёна1648

«Какого чёрта я вообще злюсь?».

«Это же неважно. Это не имеет значения. Это просто мелочь, ненужная, пустая, бытовая. Писать бумажки. Заполнять журналы. Чернила и бумага. Всё это — не о жизни, не о смерти, не о боли, не о спасении. Это ничего не значит».

«Так почему я бешусь, как будто это решает всё?».

Он откинулся назад, уставился в потолок.

Мир не изменился.

Мир не будет меняться.

Он был неправильным элементом.

Он был посторонним, человеком не из этого времени, не из этой системы, не из этого порядка вещей.

«Если я не могу даже написать своё имя — какое я имею право говорить, что я здесь чего-то стою?».

А ведь он ловко управлялся со скальпелем.

Помнил, как учился.

Как руки дрожали в первый раз, как мышцы сводило от напряжения, как каждое неверное движение могло стать последним, как он до судорог в пальцах добивался точности.

И он добился.

Потому что не имел права на ошибку.

«И тут не имею».

Перо — это не скальпель.

Но принцип тот же.

Нельзя нажимать слишком сильно — порвёшь ткань.

Нельзя размахивать слишком резко — занесёшь инфекцию.

Нужно контролировать движение, чувствовать материал, знать, что делаешь.

Он глубоко вдохнул, выдохнул.

Если я сейчас не справлюсь, значит, проиграю всему этому времени.

«Даже если это глупо».

«Даже если это просто ручка».

Он не сдастся.

Он не будет рабом своей ярости.

Мир не изменится под него.

Значит, он должен изменить себя.

Мирослав медленно потянулся за новым листом, будто сам факт этой незначительной мелочи требовал осознания, отдельного, вдумчивого действия. Он провёл ладонью по краю бумаги, ощущая её шероховатость, её податливую, но не прощающую природу. Бумага не терпела грубости, не принимала резких движений.

Как и этот мир.

Он взял перо снова, но теперь не вцепился в него, как в спасательный круг, а почувствовал его вес, его баланс. Оно было слишком лёгким и в то же время слишком тяжёлым, как оружие, которое, если не знаешь, как использовать, скорее обратится против тебя самого.

Перо осторожно погрузилось в чернильницу, и теперь он не торопился. Он не пытался контролировать процесс грубой силой, а вошёл в ритм, будто бы разговаривая с ручкой на её языке.

Когда он поднёс кончик пера к бумаге, он не сразу начал писать.

Остановился.

Прислушался.

Как будто в этом моменте замерло время, как будто этот мир дал ему маленькую, ничтожную, но всё же возможность сделать всё правильно.

Он не собирался её упускать.

Он начал вести линию.

Медленно.

Чётко.

Буквы ещё дрожали, но уже не выглядели беспомощными, не расплывались безвольными кляксами.

Он не злился больше.

Он дышал ровно, спокойно, его пальцы всё ещё липли от чернил, но теперь он не пытался их стряхнуть, не пытался стереть этот мир со своих рук.

Мирослав поставил последнюю черту, оторвал перо от бумаги и замер.

Он смотрел на подпись, на кривоватые, неуклюжие, но всё же буквы, выведенные с таким напряжением, будто он писал не фамилию, а приговор, судьбоносный документ, который навсегда изменит его жизнь.

Но он сделал это.

Бумага не разорвана.

Чернила не растеклись жирным пятном позора.

Подпись читабельна, пусть и далека от совершенства.

Он моргнул, будто не сразу поверил, что справился.

Рука ещё чуть дрожала, но теперь уже от затянувшегося напряжения, а не от бессилия.

Он вдохнул, выдохнул.

Взял новый лист.

Попробовал снова.

На этот раз рука двигалась увереннее, и буквы хоть и выглядели неровными, но уже не хаотичными, уже узнаваемыми, уже его.

Он снова посмотрел на результат.

Медленно, чётко, осознанно.

«Вот так. Медленно. Чёрт возьми, так сложно? А ведь кому-то это привычно…»

Он бросил перо на стол.

Теперь он больше не чувствовал страха перед этим предметом.

Теперь это не просто инструмент прошлого, не архаичный символ чужой эпохи.

Теперь он может с этим работать.

Он провёл пальцами по бумаге, ощущая шершавость высохших чернил, запах их терпкого, густого присутствия.

Чернила на пальцах.

Чернила на бумаге.

Он принял это.

Мир не собирался меняться ради него.

Но теперь он уже не был тем, кто отказывался меняться ради мира.

Мирослав провёл рукой по исписанному листу, чувствуя под пальцами ещё влажные чернила, чуть шероховатую поверхность бумаги, на которой теперь стояли его буквы, его подпись, его доказательство.

Он посмотрел на руки — чернила липли к пальцам, въедались в кожу, оставляя тёмные следы.

Ну и пусть.

Теперь он это сделал.

Подпись не была красивой, буквы ещё выглядели неуверенно, но это уже не было хаосом, не было беспомощной борьбой с прошлым, не было проклятой войной с предметом, который казался невозможным.

Он справился.

И это не было просто победой над перьевой ручкой.

Это был первый шаг к тому, чтобы принять это время.

Он ещё чужак здесь.

Он ещё не свой.

Но теперь он уже не тот, кто отчаянно цепляется за прошлое, которого здесь не было, за будущее, которого здесь ещё нет.

Он не изменит этот мир.

Но он начинает учиться жить в нём.

Сегодня — ручка.

Завтра — машинка.

Послезавтра — что-то ещё.

Он не сломает эту эпоху.

Но теперь он знает, как не дать ей сломать себя.

«Если я справился с этим, значит, справлюсь и с остальным».

Глава 86

Рюкзак мертвых вещей

* * *

Тусклая лампа, блеклый, почти выцветший свет, не дающий ни тепла, ни уюта, только подчёркивающий, насколько здесь пусто, насколько всё вокруг кажется не просто чужим, но лишённым самого понятия «дом».

Комната маленькая, даже слишком, но это не та теснота, которая даёт ощущение защищённости, а та, что давит, сжимает, как будто стены, несмотря на их абсолютную неподвижность, медленно, неуловимо смыкаются, крадут воздух, оставляя только удушливый запах пыли, дешёвого табака, въевшегося в стены, и слабый, почти незаметный привкус хлорки, который напоминает о больничных коридорах.

Да, коридоры, они ведь