Фантастика 2025-51 - Антон Лагутин

– история любви с первого взгляда, не знающей сословных ограничений. Но что, если мой отец-сновидец заранее предчувствовал появление Ноэми в его жизни? Что, если моя мать разглядела мрачную тень, колдуна-мертвеца за его плечом? Что родилось первым – романтическое влечение… или стратегический союз двух одиноких людей, которые не могли быть полностью искренними даже со своими семьями, но нашли утешение друг в друге?

Хотя что толку сейчас задумываться об этом: когда мои родители наконец обвенчались, то их любовь уже расцвела и окрепла, а они стали не просто супругами, но соратниками в сражении с потусторонним злом.

Вероятно, Валха такой альянс устрашил достаточно, чтобы перейти в наступление.

Что же до второго вывода… Похоже, что моя мать не только видела мертвецов, но и могла просить их об одолжениях. И если её талант развивался так же постепенно, как и мой, если день ото дня она становилась сильнее… Могли ли «просьбы» однажды превратиться в «приказы», на которые не сумел бы ответить отказом даже Валх?

…и перешёл ли этот дар ко мне в полной мере?

– Нужно поговорить с Клэром, – пробормотала я, закрывая подшивку отчётов с фабрики, присланную мистером Спенсером. – Даже если до встречи с отцом мама скрывала свои способности, не может быть такого, чтоб он совершенно ничего не заметил.

Однако беседу пришлось отложить: выяснилось, что с самого утра Клэр уехал по делам вместе с Джулом. Вернуться он намеревался к следующему полудню. Сперва это меня раздосадовало, но затем я поняла, что на всю ночь остаюсь свободной – без строгого надзора, а значит, и без необходимости оправдываться и искать предлог для того, чтоб позвать Лайзо к себе.

«Разумеется, исключительно для того чтобы охранять мой покой во сне, да, конечно, и для подстраховки, – подумала я, чувствуя, как к щекам приливает кровь. – Пророческие сновидения – опасное дело, подступаться к ним без какой-либо защиты попросту неразумно».

Дела, бесспорно, обстояли именно так, да и к тому же мы с Лайзо ещё раньше условились, что он станет наяву беречь меня от Валха, пока я пытаюсь во сне разгадать тайну смерти своих родителей… Но, несмотря на доводы рассудка, с приближением ночи глупое томление делалось всё сильнее, точно у юной воспитанницы пансиона, которая собирается убежать на первое в своей жизни свидание.

…И только одна мысль помогала мне сохранять внешнее достоинство: возможно, Лайзо чувствовал то же самое.

***

Сразу после заката погода испортилась. В последние дни темнота окутывала город мягко, заботливо, точно невесомая чёрная шаль из нежного пуха, но сегодня выплеснулась на улицы кипящей смолой. Горячий воздух казался вязким, липким; вдали грохотала гроза, одновременно глухо и гулко, точно огромный котёл, в котором перекатывались булыжники. Домашнее платье отсырело и словно бы сделалось вдвое тяжелее прежнего; узкий ворот давил на горло, не давая вдохнуть. Я распахнула окно в поисках прохлады, но тщетно: душный ветер принёс в комнату запахи повлажневшей пыли, медленно остывающего металла и вянущих цветов, облепил лицо, как кисея, не принося облегчения.

«Скорей бы дождь», – подумала я… и, сдавшись собственным слабостям, вызвала Юджинию, чтобы она принесла холодной воды для умывания и тонкую ночную сорочку.

Чудесным образом томление в груди после этого улеглось – попробуй-ка жарко томиться, водя по лицу кусочком льда – и лирический настрой сменился решительным. Поверх батистовой сорочки я накинула тёмно-красный пеньюар, привезённый, кажется, ещё самой леди Милдред из Чжаня, достала из потайного отделения в столе шкатулку с серьгами и кольцом-печаткой… и аккурат в тот момент дверь в мою спальню приоткрылась, а Лайзо почти беззвучно проскользнул внутрь.

Глаза у него стали, как выразился бы Лиам, по пять рейнов.

– Что-то не так? – с достоинством поинтересовалась я, удерживаясь от того, чтоб не начать оглядывать себя со всех сторон.

Тем более что мы с Юджинией уже осмотрели и пеньюар, и сорочку, убеждаясь, что выглядят они вполне пристойно.

– Всё так, лучше и не бывает, – с жаром уверил меня Лайзо и быстро отвёл глаза в сторону, сглотнув. – Свечи… гореть оставишь?

Я растерянно протянула руку к пламени, плясавшему на кончике фитиля; после умывания холодной водой тепло живого, трепещущего огня приятно согревало; манжета сорочки на просвет выглядела полупрозрачной.

– Да, наверное. Уснуть они мне не помешают, да и запах приятный: дядя Рэйвен прислал несколько ароматных свечей, когда я пожаловалась на характерный душок от сырости в доме по весне.

– Тогда, конечно, надо оставить, – согласился Лайзо, по-прежнему избегая на меня смотреть. Обернулся он лишь тогда, когда я наконец отошла от стола и села в кресло, поплотней запахивая пеньюар. – Не боишься снова узнать о своих родителях что-то неприятное?

– Страшнее теперь не узнать ничего вовсе, – покачала я головой – и откинула крышку шкатулки. – К тому же ты разбудишь меня, если что-то пойдёт не так.

– Разбужу, – пообещал он. И добавил невпопад: – Скорей бы дождь начался.

Что ж, не только я страдала от духоты.

…мне и в прошлый раз почудилось, что серьги с солнечными камнями излучают слабое тепло, а печатка – обжигает холодом, как ледышка, но теперь это ощущалось чётче. Сонливость то накатывала волнами, то отступала; свечи на столе порой начинали потрескивать, и пламя изгибалось, словно на сквозняке, порождая чудовищные тени. В какую-то секунду тело как бы онемело, и я при совершенно ясном сознании не могла даже пальцем шевельнуть. Силуэт Лайзо по кромке вспыхнул мертвенной зеленью; близко-близко прогремел раскат грома – и почти сразу же хлынул дождь.

И я уснула.

…только что была ночь, и вдруг становится день – тоже летний, но пасмурный и прохладный. Небо серое, низкое, подвижное, беспокойное; ветер полощет гибкие ветви деревьев, гнёт непокорные верхушки.

В сыроватом дёрне – глубокие отпечатки подков.

– Я же говорила, что из этой затеи ничего не выйдет! Лошади меня боятся, Иден!

Он смеётся, ослабляя узел платка на шее:

– И впрямь! А Рэйвен говорил, что этот жеребец совершенно бесстрашный.

– А мой брат говорил, что на всякого жеребца найдётся своя узда, – отвечает женщина, маленькая, светловолосая… но вовсе не хрупкая: её свет – белизна раскалённого металла и струящегося пепла, а слабость – иллюзия. – Правда, он это о женитьбе говорил… Вот странный, сам-то женился по любви.

Они умолкают; в воздухе появляется горечь – привкус грусти и воспоминаний, которые хочется оставить далеко позади, и никогда не возвращаться к ним.