Военкор - Михаил Дорин

Израиль занял Голаны, и часть местного населения была эвакуирована или покинула регион. Но некоторые остались. И эти самые некоторые могут быть связаны с разведкой, контрабандой и поставками оружия.

Идти было тяжело. Всего-то через час у нас от пота потемнели спины, а сухость во рту стала невыносимой.

Я старался думать на отвлечённые темы. Например о том, что песок в пустыне не золотой, как в туристических буклетах, а серо-жёлтый, тусклый. И тишина здесь была буквально звенящей. Из звуков только шорох ветра, да наши шаркающие шаги и тяжёлое дыхание.

— Тяжко, блин! Чёртова жара, — сказал я.

К закату мы добрались до деревни.

Она появилась за поворотом, как мираж. Невысокие дома из необожженного кирпича, перемешанного с соломой. Крыши плоские, обмазанные известью.

Пока мы приближались, нас уже заметили. Босые, в пыльных длинных рубахах, дети выбежали из-под навесов и заборов, оглядывая нас с осторожным интересом. Один из мальчуганов, подражая автоматной очереди, заорал «бум-бум!».

К детям подошли женщины в тёмных закрытых платьях абайях с прикрытыми лицами. Вышли мужчины в ветхих кафтанах и куфиях. Один из них, видимо, старейшина, шагнул вперёд. Остальные наоборот отступили на полшага.

— Мин аин? — спросил старейшина.

Он не спрашивал, кто мы и зачем пришли. Скорее интересовался, откуда мы идём?

Сева сделал шаг вперёд. Он знал язык явно лучше моего.

— С юга, — сказал Сева спокойно, на хорошем арабском. — Наша машина сгорела. Мы остались без воды и транспорта. Нам нужно добраться до Дамаска. Просим помощи.

Я знал традиции местных арабов и понимал, что для них если гость просит, то это значит, что его нужда велика. Для бедуинов в таких случаях отказывать позорно. Как и нельзя расспрашивать гостя с порога о его делах или происхождении.

Старик выслушал молча. Потом медленно поднял правую ладонь и коснулся ею груди.

Это был знак, что он берёт нас под защиту.

С этого момента мы его гости, и если кто-то тронет нас, то тронет его честь.

Я всегда поражался, что у этих мужественных людей хватает сил следовать обычаям. Они разделят с тобой свой последний хлеб и отдадут последний глоток воды.

— Агла у сахла. Бейтна бейткум, — сказал старейшина.

Значение этих слов я тоже знал: Добро пожаловать. Наш дом — ваш дом.

Он повернулся и подал короткий знак рукой. Один из мальчишек сбегал в дом и принёс воду в глиняном кувшине. Мы жадно начали пить прохладную воду со слабым привкусом тины.

После нас провели внутрь одного из домов, где оказалось на удивление прохладно и не чувствовалось дневного зноя.

Вместо мебели здесь были мягкие ковры, покрывающие весь пол, и подушки, разложенные вдоль стен. В центре комнаты стоял низкий деревянный столик с медным подносом. На нём покоилась глиняная чаша с финиками и пара маленьких чашек для кофе.

С потолка свисала лампа в стеклянном абажуре, светившая мягким светом, не резавшим глаза.

Нам поднесли арабский кофе кахва, сваренный на углях, с кардамоном и горечью. Потом подали блюдо с бобами и лепёшками. В завершение поставили кувшин, обмотанный тканью, от которого пахло анисом.

— Давай есть, — сказал мне тихо Сева.

— Поддерживаю. Как говорил мой дед — голод не тётка, пирожка не подсунет.

После приёма пищи, нам принесли и «более горячительные напитки».

— Арак. Самогон местный. Угощают, когда видят, что ты не враждебен, — шепнул мне Сева.

— Уважить надо. Но без глупостей. По глотку и всё, — тихо сказал я.

Мы выпили по глотку. Улыбались, кивали, благодарили, но каждый держал в поле зрения все ближайшие проходы и окна.

Когда мы отдохнули, в комнату снова вошёл старейшина и вместе с ним ещё один араб.

— Когда будете готовы, Садам доведёт вас до дороги на Дамаск.

Садам был крепким мужиком с сухим лицом и внимательным взглядом. Мы предпочли не откладывать дело в долгий ящик и со словами «пионер всегда готов», выразили желание выдвигаться уже сейчас. Сведения, которые были в нашем распоряжении, следует передать незамедлительно в штаб.

Мы тепло попрощались с местными и отправились в путь.

Араб оказался молчаливым мужиком. Мы выехали на лошадях. Проводник был впереди и знал, как пройти наиболее безопасно и по короткому пути. День шёл к вечеру, жара спадала, но уставшие мышцы всё равно отзывались на каждый шаг.

Пейзаж менялся медленно. Постепенно начали появляться низкие холмы и редкие деревья. Иногда мелькала старая дорога.

Ближе к ночи на горизонте вспыхнули огни Дамаска. Мы остановились у небольшой возвышенности. Город расположен в низине и хорошо просматривался.

Проводник Садам указал на город — мол, дальше сами.

— Спасибо. Без тебя бы не дошли, — поблагодарил я, протянув ему руку. Садам пожал её крепко. После он повернулся и, потянув лошадей за поводья, пошёл обратно в деревню.

— Странные они, — пробормотал Сева.

— Зато в них людского побольше, чем в некоторых, — сказал я.

Мы пошли к Дамаску.

Я понимал, что выглядим мы сейчас не лучшим образом. Но времени на то, чтобы привести себя в порядок не было.

Моя рубашка была разорвана под мышкой, брюки запятнаны, а рюкзак в двух местах прожжённый.

Сева выглядел не лучше. Чумазый, в рванье и пыли с головы до пят. Он к тому же слегка прихрамывал.

Пока мы шли по городу, люди оборачивались, провожая нас взглядом. Двое явно неместных мужиков так или иначе привлекали внимание.

— Сейчас ещё кто-нибудь тормознёт, — хмыкнул Сева, озираясь на очередной переулок.

Тормознуть действительно могли. В одном месте показались внутренние войска — трое сирийцев, с автоматами. Один повернул голову в нашу сторону, прищурился, но ничего не сказал.

— Пронесло. Сейчас ещё не хватало объяснять, кто мы такие, — выдохнул Сева, не сбавляя шаг.

— Ага. Конная полиция.

— Ты ещё скажи, что мы из эскадрона гусар летучих, — посмеялся Сева.

Наконец, мы зашли в район, где располагалось здание советского посольства в Дамаске.

Дежурный на проходной оглядел нас с подозрением, всё-таки наш внешний вид оставлял желать лучшего.

— То есть, наши документы тебе ни о чём не говорят? — спросил я, показывая ему своё чудом уцелевшее удостоверение

— К кому? Зачем? — строго спросил он.

— Срочно к Максиму Евгеньевичу Римакову! — гаркнул Сева.

— Его нет… — нахмурился дежурный. — Вы время видели?

— Вызванивай, родной. И передай, что у нас