Военкор - Михаил Дорин

— Слышишь, что говорят? Главный казначей Организации Освобождения Палестины был найден мёртвым в своей квартире, — сказал я, прослушав выступление диктора с последними новостями.

— Убили?

— По заявлениям сирийских властей, он покончил с собой. Но мы-то с тобой знаем, как бывает? — спросил я, и Сева поймал мой взгляд в зеркале заднего обзора.

Вторая смерть за последние сутки. Это явно была цепочка убийств. Слишком много «случайностей» за слишком короткое время. Всё указывала на то, что внутри группировки случился разлад. Либо хорошо работали спецслужбы врага.

Сева следил за дорогой. Только когда миновали очередной блокпост, и впереди раскинулась долина, он повернулся ко мне.

— Так, Алексей, слушай внимательно. Там нельзя просто так спрашивать, что думаешь. Забудь слово «террорист». Не говори «Хезболла», если тебя об этом не просят. Говори «Движение», «Сопротивление», «соратники». Если будет упоминание о палестинцах, не вздумай спрашивать, кто кого и для чего тренировал. Понял?

— Понял, — я кивнул.

— Слово Израиль вычеркни, если не хочешь выглядеть как дилетант. Говори «внешние силы», «оккупационные структуры», «те, кто бомбил Бейрут». Они поймут и если посчитают нужным, то расскажут.

Он вытащил из внутреннего кармана сложенный пополам листок и протянул мне.

— Вот краткая раскладка. Не вздумай с ней светиться. Кого как зовут, кто за что отвечает, кто как называется — всё там. Что можно, а что нельзя — тоже.

Я взял лист. Пробежался по строкам. В нём было плюс-минус всё то, что Сева уже успел сказать.

Сева помолчал, посмотрел вперёд. До места оставалось минут десять. Когда машина сбавила ход на затяжном повороте, он вновь повернулся ко мне.

— Удостоверение при тебе?

Я кивнул и хлопнул по нагрудному карману рубашки.

— Снимки делай, но если кто-то просит убрать камеру — убирай и не пытайся спорить. Здесь один лишний кадр может испортить всё. И запомни, если кто-то попробует давить или начнёт тебя проверять — дай сказать за тебя мне.

Он снова помолчал.

— И да. Если вдруг что-то случится, и ты останешься один, то не ищи меня. Добирайся до «Белого дома» или посольства. Главное — не иди за чужими. Даже если они говорят по-русски.

Мы приближались к месту, где нас должны были встречать. На границе нас ждал представитель «Хезболлы» — высокий мужчина в безупречно выглаженном сером костюме, с аккуратно подстриженными волосами и вежливой улыбкой. Он говорил по-английски с лёгким акцентом, представляясь, как Аббас. За его спиной стояли двое охранников в гражданской одежде, но с настороженными взглядами.

— Добро пожаловать, господа, — сказал он, открывая дверцу внедорожника. — Надеюсь, поездка была приятной.

Мы сели в машину, оставив свой пикап. На охране бойцы Хезболлы оставили молодого парня с АКМ и сигаретой в зубах. По нему было видно, что он рад этой миссии.

Проехав несколько минут, мы оказались на территории, которую Аббас назвал «центром встреч». Это было большое поместье, окружённое высокими стенами и скрытое от посторонних глаз. Внутри раскинулся ухоженный сад с апельсиновыми деревьями, фонтанами и мозаичными дорожками. На фасаде главного здания развевался жёлтый флаг с зелёной эмблемой — автомат Калашникова, поднятый вверх, надпись «Хезболла» и цитата из Корана про избранность этой партии Аллахом.

Нас проводили в просторную гостиную с мягкими диванами и коврами ручной работы. Аббас предложил нам чай или бедуинский кофе. Мы выбрали кофе, поданный в маленьких фарфоровых чашках.

— Наш лидер скоро присоединится к вам. Он ценит возможность обсудить важные вопросы с представителями прессы вашего государства, — сообщил Аббас.

Я кивнул, стараясь сохранять спокойствие, хотя внутри чувствовал нарастающее напряжение.

Сева сидел рядом, внимательно наблюдая за обстановкой. Время тянулось медленно, пока мы ждали встречи. В отличие от Севы я понимал, где нахожусь, и оттого ощущал одновременно дискомфорт и воодушевление.

Примерно через полчаса Аббас, наконец, подошёл и пригласил нас следовать за ним. Я знал, что затягивание ожидания — классический ближневосточный дипломатический приём. Тонкий способ подчеркнуть, что ты в гостях, и темп задаёшь не ты, а хозяева. Ровно как не ты устанавливаешь здесь правила.

Мы прошли по прохладному коридору с выложенным мозаикой полом и оказались в просторной приёмной, заставленной книжными шкафами и низкими диванами вдоль стен.

В центре сидел Мухаммад Хусейн Фадлалла, один из наиболее влиятельных шиитских богословов региона, духовный наставник и идеолог движения Хезболла. Я поймал себя на мысли, что этот человек одним своим словом мог влиять на судьбы целых поколений.

Он был невысок, с широкой грудью и плечами. Белая борода мягко обрамляла лицо. Чёрный тюрбан служил знаком его происхождения из семьи, ведущей родословную от самого пророка Мухаммеда. В шиитской традиции такой тюрбан носили сеиды, потомки пророка по линии его дочери Фатимы и внука Хусейна. Это факт придавал их проповедям особую духовную легитимность.

Фадлалла поднялся, коротко кивнул в знак приветствия. Его голос оказался негромким, но уверенным, такой бывает у людей, привыкших говорить мало. Но так, чтобы к каждому сказанному слову прислушивались особо.

— Ахлан ва сахлан, — произнёс он по-арабски, а дальше перешёл на английский. — Рад видеть вас.

Следуя ближневосточной традиции адаб, он первым поинтересовался здоровьем моих родителей, спросил, легко ли далась нам дорога, и даже отметил переменчивую погоду в долине Бекаа.

— Благодарю, они здоровы. Передают вам своё уважение. Погода, конечно, жаркая, но мы уже привыкаем, — ответил я.

Ложь — необходимая деталь дипломатии. Родителей я не видел и даже не знал, живы ли они. Но таков был местный ритуал. Вежливость здесь была выше всего.

Когда круг формальностей был соблюдён, Фадлалла перешёл к делу. Сообщил то, что хотел донести через меня советскому народу.

— Мы создаём не просто политическую партию. Это движение за справедливость и право быть свободными на своей земле. Мы несём ответственность перед бедными, перед вдовами и сиротами, которых оставила война. Мы хотим порядка и хотим наводить его на нашей земле.

— И как вы видите роль Советского Союза в этом процессе? — спросил я, держа блокнот на коленях.

Фадлалла несколько секунд внимательно смотрел на меня, прежде чем сказать.

— СССР не просто государство. Это символ сопротивления империализму. Мы уважаем, что вы не отворачиваетесь от нас, как другие. Понимаем и вашу сдержанность. Но даже одно слово поддержки в такое время — весомый вклад в наше правое дело.

Я опустил взгляд, делая пометку в блокноте. Одновременно собрался с мыслями. Потом посмотрел на Фадлаллу.

— Я могу задать прямой вопрос?

Он кивнул.