Индульгенция 6. Без права на ошибку - Тимур Машуков

— В очередь, подруга, — прошептала Навка, скользя вниз по телу Мавки, оставляя на ее горячей коже серебристые следы от губ.

Мавка не заставила себя ждать. Она опустилась на меня, взяв в руку мой член, и я почувствовал, как ее горячие, влажные губки скользнули по чувствительной головке. Она не стала церемониться. Она взяла меня в рот, глубоко, до самого корня, ее язык обвил, ее нёбо сжалось. Горячая, влажная, невероятно тугая волна наслаждения накатила на меня. Я впился пальцами в ее бедра, вскрикнув.

А Навка… Навка опустилась рядом с головой Мавки. Ее холодные пальцы скользнули по щеке подруги, по ее разгоряченной коже, а потом она наклонилась и… лизнула. Не меня. Мавку. Там, где ее бедра сходились в темной, влажной щели. Длинный, холодный, невероятно ловкий язык Навки проскользнул между горячих складок подруги.

Мавка издала сдавленный стон прямо на моем члене, ее тело затряслось, а рот сжался на мне еще туже. Навка не останавливалась. Ее холодные губы обхватили бутон Мавки, ее язык выписывал ледяные круги, а пальцы одной руки вонзились в упругую плоть бедра Мавки, а другой… другой рукой она обхватила основание моего члена, сжимая его ледяным кольцом, не давая кончить, продлевая мучительное, сладостное напряжение.

Я был между ними. Между огнем и льдом. Между горячим, требовательным ртом Мавки, высасывающим из меня жизнь и желание, и ледяными ласками Навки, доводящей ее до крика. Я чувствовал, как дрожит тело Мавки на мне, как ее внутренние мышцы сжимаются в ритме нарастающего оргазма под холодным языком подруги. Я видел, как Навка смотрит на меня снизу, ее глаза — два бездонных озера, полных темного удовольствия и обещания. Ее серебристая кожа блестела от влаги Мавки.

Мавка оторвалась от меня с громким, влажным звуком, ее лицо было искажено экстазом. Она закричала — низко, протяжно, по-звериному, когда Навка ввела в нее два длинных, холодных пальца, продолжая ласкать языком. Потоки сока струились по бедрам Мавки.

— В меня! — выдохнула Мавка, ее глаза метали молнии. — Сейчас же, Видар!

Она поднялась на колени, ее горячая, обжигающе влажная щель была прямо передо мной, над моим животом. Она была дикой, прекрасной, неистовой. Навка отстранилась, встала на колени рядом, ее холодная рука легла на мое бедро, пальцы другой руки скользнули ко входу Мавки, растягивая, смачивая ее собственной влагой, смешанной с прохладой ее прикосновений.

Я не мог больше ждать. Я встал на колени, обхватил бедра Мавки и одним мощным, властным толчком вошел в нее. В ее невероятную, обжигающую, пульсирующую глубину. Она вскрикнула, впиваясь ногтями мне в плечи, ее тело прогнулось назад, как лук. Я начал двигаться — резко, глубоко, чувствуя, как каждое движение заставляет ее стонать и сжиматься вокруг меня горячей волной. Ее внутренний огонь обжигал меня, плавил изнутри.

Навка прильнула к моей спине. Ее холодные груди прижались к моим лопаткам, ее ледяные руки обвили мою грудь, ее пальцы нашли мои соски, сжимая, пощипывая, посылая новые разряды удовольствия. Ее губы, холодные и влажные, скользили по моей шее, по уху. А потом она наклонилась, обхватила губами мочку моего уха и… прошептала. Не слова. Звук. Низкий, вибрирующий, похожий на гул ледника. Он вошел прямо в мозг, в кости, в каждую клетку. И все мое тело взорвалось белым светом. Оргазм накрыл меня, как лавина, вырывая из груди рык. Я впился в Мавку, чувствуя, как мое семя бьет в нее горячими толчками, а она кричала, сжимая меня изнутри, ее тело трепетало в бесконечных конвульсиях.

Навка не отрывалась от меня. Ее холод проникал в меня, смешиваясь с жаром Мавки и моим собственным пожаром, создавая невероятную, бурлящую смесь ощущений. Она держала меня, пока последние волны удовольствия сотрясали мое тело, а Мавка, обмякшая, тяжело дыша, упала мне на грудь, ее горячее дыхание обжигало кожу.

Мы лежали втроем на огромной кровати, запутавшись в конечностях, в простынях, в ароматах леса, озера, пота и секса. Мавка прижималась ко мне всем телом, ее сердце стучало, как барабан. Навка лежала с другой стороны, ее холодная рука покоилась на моем животе, пальцы слегка водили по коже.

Страх, погони, смерть — все это отступило. Осталась только эта комната, наполненная нашим дыханием, и невероятная, изматывающая, животворящая близость. Я обнял их обеих крепче, чувствуя, как огонь Мавки и лед Навки сливаются во мне в единую, спокойную реку умиротворения. Мы были вместе. Мы были живы. И этого пока было достаточно. Но увы — долго так лежать было не позволительно. Надо было решать, что делать дальше.

Всплыл в памяти разговор с отцом и смешался с ледяным страхом, что только что пронзил меня, как клинок из северного льда. Один. Одно это слово, возникшее внезапно и беспощадно, перечеркнуло всю мою спесь. Полезть в Пустоши в одиночку? Это не подвиг. Это самоубийство. Глупое, бессмысленное, о котором даже песни не сложат — просто сгинул, и все. И где искать ту самую, Главную Пустошь? Карты лгут, а легенды туманны. Нужны глаза, сотни глаз, нужны знания, нужна память. Нужны ресурсы, о которых я, Видар Раздоров, могу лишь мечтать.

А у кого они есть? Ответ был очевиден, как позолота на куполах Кремля. У него. У Бориса.

Решение созрело мгновенно, почти инстинктивно. И вот я уже здесь, в этой бесконечной приемной Темного Дворца. Воздух густ от ароматов дорогих духов, воска и невысказанных интриг. Тяжелые бархатные портьеры, золоченая лепнина, паркет, блестящий, как темное озеро. И люди. Боги, сколько людей!

Аристократы в шелках и кружевах, томно перешептывающиеся за веерами; министры в ослепительно белых и лазоревых мундирах, увешанных орденами, с лицами, вырезанными из гранита забот; чиновники поменьше, но оттого не менее важные, нервно перебирающие бумаги. Все ждут. Ждут часами, днями, может, даже неделями милостивого кивка Императора.

А меня… меня провели к нему почти сразу. Минут через пятнадцать после того, как я назвал свою фамилию дежурному секретарю.

Завистливый шепоток пробежал по залу, десятки глаз — любопытных, оценивающих, раздраженных — впились в меня. Раздоров. Этим быстрым пропуском Борис говорил громче любых слов — императорский род благоволит роду Раздоровых. И лично я, Видар, удостоен внимания.

Усмешка сама собой исказила мои губы. Расположение? Да, возможно. Но и долг. И расчет. Отец был прав — Борис не забывает тех, кто ему служил. Или может служить. Я чувствовал этот взгляд