Индульгенция 6. Без права на ошибку - Тимур Машуков

ноздри знакомым запахом железа, пота и магии. Мы стояли друг напротив друга внутри круга, выложенного темными камнями. Отец сбросил камзол, остался в простой холщовой рубахе. Его руки, покрытые старыми шрамами, были напряжены.

— Дар, — сказал он просто. Голос звучал хрипло, но твердо. — Он клокочет. Как котел перед кипением. С тех пор как ты уехал во дворец… без спроса.

В его глазах мелькнул знакомый желчный огонек Переруга — бога раздора, чью искру наш род носил в крови веками. Искру, обращавшую любое застолье в потасовку, любой спор — в скандал, а семейную жизнь отца — в постоянное противостояние.

— Покажи, как ты его… укрощаешь.

Я сделал небольшой шаг вперед, сосредоточившись. Внутри меня тоже шевелилось что-то острое, колючее — эхо его дара, нашей общей крови. Но я научился вовремя ловить этот зуд под ложечкой, этот гневный жар в груди, прежде чем он вырывался наружу.

— Вдох, отец, — сказал я тихо, поднимая руки ладонями к нему. Мои ладони начали излучать слабое, нездоровое багровое свечение. — Не борись с ним. Признай. Он — неотъемлемая часть тебя. Как рука. Как дыхание. Но ты — хозяин.

Григорий с силой сжал кулаки. По его жилистым предплечьям пробежали судороги. Воздух вокруг него заколебался, как над раскаленной сковородой. Я почувствовал знакомое давление — желание спорить, кричать, обвинять. Энергию раздора.

— Чувствуешь, как он хочет вырваться?

Я сделал еще один шаг, мое свечение стало холоднее, серебристее, обволакивающим.

— Чувствуешь, как он хочет найти в тебе слабину? Не позволяй. Представь… представь тишину после бури. Глубокую, как колодец. Или… — я едва уловил тень тоски в его глазах, — … представь ее. Ту, что могла бы быть рядом. Без криков. Без упреков. Без этого… яда.

Григорий застонал сквозь стиснутые зубы. Капли пота выступили на его лбу. Он зажмурился. Багровые всполохи вокруг его рук загорелись ярче, яростнее, пытаясь прорвать сдерживающую их невидимую оболочку. Арена наполнилась гудящим напряжением.

— Вдох… — настойчивее повторил я. — И выдох. Выпусти пар. Но не гневом. Не скандалом. Выпусти… в землю. Отдай камням. Отдай воздуху. Контроль, а не подавление.

Я протянул руки, и тонкие серебристые нити моего собственного, уже обузданного дара, потянулись к его бушующей ауре. Не чтобы погасить, а чтобы направить. Как плотина для бурной реки. Григорий вздрогнул, как от удара током. Его глаза широко раскрылись. Он ошеломленно смотрел на свои руки, где багрянец вдруг начал меркнуть, уплотняться, превращаясь в ровное, теплое золотое сияние. Не агрессивное. Спокойное. Его.

Он сделал глубокий, дрожащий вдох. Потом — медленный, очень медленный выдох. И вместе с воздухом, казалось, из него вышло что-то тяжелое, темное, копившееся годами. Багровые отсветы исчезли полностью. Золотое сияние вокруг его рук пульсировало ровно и послушно.

Он разжал кулаки. Посмотрел на ладони, потом на меня. В его глазах было изумление, усталость и… невероятное облегчение. Как у человека, с которого сняли кандалы, о которых он и не подозревал.

— Вот… вот черт… — прошептал он, сжимая и разжимая пальцы, наблюдая, как золотистый свет послушно следует за движением. — И это… это все?

— Это начало, отец, — я опустил руки, мое свечение погасло. — Теперь нужна практика. Каждый день. Как с мечом. Но путь ты нашел. Дверь открыта.

Григорий Раздоров поднял голову. Закатное солнце освещало его лицо, с которого вдруг слетели привычные морщины недовольства и горечи. Он улыбнулся. Не усмехнулся, а именно улыбнулся — широко, по-юношески, счастливо.

— Ничего не мешает… — произнес он, словно пробуя на вкус невероятную мысль. — Ничего не мешает теперь жениться. По-человечески. Без того, чтобы… — он махнул рукой, и золотистый шлейф последовал за движением, — … все это. Спасибо, сын.

Он шагнул ко мне и схватил в объятия. Крепко, по-мужски. Его грубая щека прижалась к моей.

— Спасибо.

Я похлопал его по спине, чувствуя странную смесь гордости и легкой грусти. Его путь только начинался. Мой же звал обратно — в академию, к книгам и свиткам, к подготовке к Пустоши… и к мыслям о девчонках.

— Завтра, отец, — сказал я, отстраняясь, когда он отпустил меня. — Завтра на смотрины твоих невест приеду. Обязательно. Посмотрю, кого ты себе выбрал.

Я позволил себе легкую усмешку.

— Дома не останусь — надо мысли привести в порядок. А тут не получится.

Григорий фыркнул, но в его глазах светилось довольство.

— Ладно, ладно, академик. Валяй к своим книжкам. Завтра жду. Не опаздывай.

Я вышел с арены, оставив отца стоять в круге золотого света, разглядывающего свои новые, послушные руки. Тень от высоких стен поместья легла на дорогу. Я шел к машинам, что терпеливо дожидались меня, и чувствовал, как тяжесть дня — и триумфальная, и тревожная — медленно сменялась усталостью. Но хорошей усталостью.

Дело сдвинулось. Империя даст ресурсы. Отец обрел шанс на мир. А я… я ехал в академию, где меня ждали свитки о Пустошах и сладкая, тревожная мысль о том, что на Осеннем Балу объявят не только о начале похода, но и о начале моей новой жизни с Крис. Которая начнется только после того, как я смогу сделать главное. Еще одна причина справиться и выжить.

Обещание отца насчет смотрин его невест вызывало скорее улыбку — этот старый воин явно заслужил свой шанс на тихое счастье. Завтра будет еще один день. А сегодня нужно было просто доехать и упасть в кровать.

Я сел в машину, и кавалькада, сверкая хромом, медленно двинулась вперед, оставляя поместье Раздоровых погружаться в вечерние сумерки.

Глава 11

Глава 11

В ворота академического городка я входил уже в полной темноте. Магические фонари, заключенные в чугунные кружева, отбрасывали на дорогу островки дрожащего желтого света. Усталость навалилась на меня, как мокрая рогожа — тяжелая, липкая, проникающая холодом до самых костей. Длинный по ощущениям день, вместивший в себя столько всего — и аудиенцию у Императора, и договор о жизни и смерти, и отцовские объятия после урока на арене, — теперь требовал расплаты. Голова неприятно гудела пустотой, а в груди странно ныло.

Добрался до коттеджа я быстро, по пути почти никого не встретив. Только в отдалении пару раз видел беспечно прогуливающиеся парочки, да где-то между деревьями слышались веселые голоса студентов, пытающихся перекричать музыку. До отбоя было еще около часа, вот они и развлекались.

Я устало дотронулся до сканирующего кристалла, и тяжелая дверь коттеджа медленно открылась.