Большая черная дыра - Amazerak

обессилев, продолжали идти. Кого-то поддерживали товарищи, кому-то помогали тащить ранец и ружьё. Георгий же пока сам нёс свои вещи и удивлялся, как ещё не свалился под таким грузом с промокшими насквозь ногами. Будь ему лет сорок, не дошёл бы, упал, но организм был молодой, здоровый, его ресурс пока не исчерпался.

На небе среди туч тут и там стали появляться синие островки ясного неба. Повеяло весной, хотя на дворе было тридцать первое января. Накатила грусть. Георгий сомневался, что услышит капель и трели птиц, погреется под первыми лучами солнца. В этой жизни такое вряд ли суждено, а в следующей — может, и вовсе не случится.

* * *

Пехота двигалась по изрытому сапогами и снарядами белому полю, а вместе с ней — Георгий. Солдаты, еле шевеля ногами, обречённо шли вперёд. В бой вступили сразу с марша, даже передышки не сделали. Пушки бахали близко, но их не было видно за складками местности. Сражение клокотало и гремело вовсю.

Роты цепями протянулись по холмистой местности, вместе с ними шли пулемётные расчёты. Эти ребята всю ночь самоотверженно тащили на горбу своё смертоносное оружие, а теперь волокли его по рыхлому снегу, ради того чтобы пехота не осталась без прикрытия, ведь без пулемётов на этой войне делать нечего.

На пути раскинулся большой яблоневый сад. Ровные, высаженные, словно по линейке, ряды коротких деревьев, уходили за горизонт, а слева виднелись хозяйственные постройки.

Георгий шагал вместе со всеми. Приближаясь к передовой, он чувствовал, как ускоряется сердцебиение, а тревога всё сильнее выжимает душу. Он уже смирился со своей судьбой. Он погибнет — сомнений не было. Здесь или там — неважно. А в голове крутилась только одна мысль: «Поскорее бы уже всё закончилось. Сколько это ещё будет продолжаться?» Не столь ужасны смерть или боль, как их ожидание. И чем дольше оно тянется, тем невыносимее становится.

Ещё издали Георгий заметил чёрные кучки и красные пятна на снегу. Вперемешку лежали русские солдаты в папахах и зеленовато-серых шинелях и германцы со штырями на макушках касок, обтянутых тканью. Здесь произошла рукопашная схватка, причём недавно. Лица покойников заострились, посерели, но следов разложения пока не наблюдалось.

У одного германского солдата вытек проткнутый глаз, а у русского бородача, валяющегося неподалёку, была разорвана челюсть, а изо рта вываливались зубы и кусочки кости. В руках он сжимал винтовку с окровавленным штыком. Он успел кого-то пырнуть, но потом что-то прикончило и его — вероятно, разрывная пуля или осколок от снаряда. Чуть дальше валялся поручик с саблей в руках и исколотой штыками грудью. Усатое лицо с застывшей гримасой ярости смотрело в небо в бессильной злобе.

Отделение двигалось мимо широкой воронки. Деревья рядом с ней поломались, а вокруг бугрились кучки грязно-зелёного тряпья. Георгий обошёл солдата, с которого взрывом содрало шинель и портки. Тело перекрутило, левая рука отсутствовала, а от головы осталась только нижняя половина со спутанной бородкой, верхнюю же срезало начисто. Нелепая, некрасивая смерть. Она всегда выглядела отвратительно, но иногда — особенно мерзко. А чуть дальше среди красного снега лежала нога в сапоге. Петьку стошнило, прямо на ходу.

— Вот же падаль, шинель испачкал, — досадовал он.

Яблоневый сад был так же побит и покалечен, как и люди, оставшиеся на подступах к нему. Многие деревца поломало, а некоторые и вовсе вырвало с корнем. В воздухе висела дымка, а нос щекотала вонь тротила. Взрывы раздавались совсем близко. Почва под ногами дрожала. Недалеко вздыбило землю, и бойцы инстинктивно пригнулись, сжались. У Георгия внутри тоже что-то ёкнуло. Вражеская артиллерия стелила слишком плотно. Она уже перепахала весь сад и поле перед ним. И сюда зачем-то гнали людей.

Навстречу шли четыре бойца, тащили на носилках раненого. У одного через плечо висела большая медицинская сумка. Следом за носильщиками ковыляли двое с перебинтованными руками, и один — с замотанным белой марлей лицом. Они прошли сквозь цепь. Жёлтые цифры на погонах говорили о принадлежности солдат к сто пятнадцатому полку.

— Эй, ребятки, что там происходит? — крикнул им кто-то из взвода.

— Пекло, — хрипло ответил санитар с сумкой. — Чёртово пекло.

— Рота, стой! — закричал капитан, и бойцы залегли.

Здесь, под деревьями, были люди. Рассеявшись среди израненных, покорёженных яблонь, они лежали или сидели в снегу и чего-то ждали, наверное, собственной смерти. А теперь и третий батальон оказался в этом кровавом саду, где не было ни окопа, ни лунке, чтобы укрыться от истошного огня вражеских батарей. Новое мясо, пригнанное на необорудованные позиции, ждала незавидная судьба.

Очередной взрыв раздался очень близко, и в воздухе зажужжали осколки, а с деревьев посыпались срубленные ветки.

Залёгший в первой цепи Губанов обернулся и крикнул:

— Степанов, Синяков, Колченогов! Там полно трупов. А нам нужны патроны. Шуруйте туда и соберите что есть.

— Изверг, — пробормотал себе под нос Петька, явно недовольный светлой идее унтера.

— Что ты там тявкнул, Синяков⁈

— Слушаюсь, господин старший унтер-офицер, — на этот раз слова Петьки прозвучали громко и отчётливо.

— Только быстро, пока в… — Губанова прервал близкий разрыв снаряда, — пока в атаку не пошли.

Гаврила, Георгий и Петька, словно приговорённые к некому ужасному наказанию, поплелись обратно, где на поле брани спали покойники. Там тоже рвались снаряды и гуляла смерть, но на открытой местности даже деревья не защищали. Самую грязную и бесславную работёнку унтер поручил своим «любимчикам».

— Ирод, шельма, — ругался Петька, чуть не плача. — Да за что же мне такое? Это ж надо приказать покойников обирать!

— Да успокойся ты, — Георгия нытьё товарища откровенно злило. И так на душе паршиво, и в любой момент может смерть настигнуть, так ещё и этот олух постоянно причитает. Разболтанные нервы дребезжали сводящей с ума какофонией. — Патроны откуда брать прикажешь? Каптенармус сказал, что их нет, закончились. Чем воевать?

— Бог меня покарает за такое святотатство, что мёртвых обираю. Грешно это.

— Богу на тебя плевать. Как и на всех нас.

— Не богохульствуй, брат. Ты своими речами беду на нас накличешь.

— Не навлеку.

— Почему ты так уверен?

— Сам рассуди. Патроны чьи?

— Я не знаю.

— Как не знаешь? Они армии принадлежат, так?

— Ну так.

— Вот. Мы же не личные вещи берём, вроде денег или одежды. Так? И не для себя, а чтобы воевать, чтобы германца бить. Так? Ты же сам говорил, что германцы — нехристи. Значит, что?

— Э… Ну… значит, мы всё правильно делаем?

— Вот именно, Петька, вот именно!

— Слушай, а правда… Если подумать, ты прав. Что это я? Умный же ты, Жора. Во, я не сообразил!

Георгий