Современная зарубежная фантастика-4 - Тэмсин Мьюир

«Вы собрали пыль Чопры?»

– Да, пыль собрана. Но не думай больше об этом. Ты ее никогда не увидишь.

Я отвел глаза. Она пробормотала какое-то извинение, я отмахнулся. Она тоже была солдатом. Надежда на дом теперь ощущалась не так уверенно. Что за будущее у спасенного фантомами мертвеца? Жизнь под постоянным наблюдением в белорусской деревне? Русская тюрьма? Станут ли они удерживать меня до тех пор, пока факт моего спасения не удастся как-то использовать в политических целях, или до того, как какой-нибудь пронырливый шпион не докопается до глубин государственной лжи и не раскроет, что фантомная программа СССР жива и здорова – безумная конспиративная теория, от которой на любой вечеринке все помрут со смеху.

«Ты сказала про инцидент. С вашим третьим».

– Да. Василий. Он не в себе.

«Что случилось?»

Она хмуро изучала шнуровку своей перчатки.

«Не можешь сказать?»

– Я скажу, потому что люблю поговорить. Те двое говорить не станут. Знаешь, каково это, когда ты говоришь, а никто не слушает? Ну, ты знаешь, Якуб. Твой народ послал тебя совсем одного. Это произошло через три месяца после старта нашей миссии. Василий заглянул в мой спальный отсек, бледный, едва дыша. Мы с Юрием два часа у него выспрашивали, что случилось. Он молчал, только пил молоко и смотрел в пустоту. А потом наконец сложил руки вот так, – она скрестила руки на груди, – и сказал, что слышал чудовище. Оно говорило с ним из темноты, и рычало как пес, и скреблось о стены. И Василий сказал, что тот монстр говорил внутри его головы, спрашивал о Земле, о России. Он сидел вот так, сложив руки, повторял что-то вроде «Да ладно, druz’ya. Говорите, я ошибся? Не согласен, я знаю, что слышал». Мы ни разу не сказали ему: «Василий, ты, наверное, немножко рехнулся в космосе». Но он все равно так складывал руки, будто мы хотели отобрать его правду. Мы доложили о его словах в tsentr, но они так и не сообщили, говорил ли с ним кто-то и что они сделали. Теперь, после того дня, он проводит свои исследования отдельно, ест один, и мы беспокоимся, но что мы тут можем поделать? Мы тоже устали, нам некогда заниматься тараканами в чужой голове.

Я постучал ручкой по своему предплечью.

«Чудовище».

– Да. Оно рычало, как собака или как волк.

«Можно мне поговорить с Василием?»

– Может, когда тебе стане получше и он согласится прийти сюда. Мы не можем пустить тебя в его отсек.

«И долго еще?»

– Мы должны вернуться на Землю через три месяца.

«Ты боишься?»

– Чего?

«Возвращаться домой».

Она забрала из моих рук блокнот, сунула его в передний карман моего спального мешка, а потом застегнула меня до шеи и коснулась пальцем в перчатке моей щеки.

– Тебе нужно поспать. Жар спадает, может быть, мы скоро тебя отстегнем, если пообещаешь не ходить по кораблю.

Она поплыла прочь, остановилась у выхода, но не обернулась.

– Молчание сводит нас с ума, – произнесла она. – Но мы боимся потерять эту тишину. Bozhe, здесь, наверху, враждебная среда, но так легко жить. Повседневная работа, компьютеры, еда в пластике. Я не знаю, смогу ли опять разделить жизнь с людьми. Вспоминаю, как заправляла свою машину бензином, и меня тошнит.

Она ушла.

Я натянул на голову кокон мешка, чтобы не слышать монотонных поскрипываний корабля. Даже самые сложные технические структуры не способны избегать дыхания жизни. Материалы совокупляются, сталкиваются, жадно хватают воздух. Я почувствовал прилив сил, кровь бежала в венах, и я засыпал. Один раз обнаружил, что протягиваю пальцы за глазами кролика, чтобы бросить их кудахчущим курам. Дождь струился через дыры в водосточной трубе, разбудил дремавших на скамейке котов. Жалкие сандалии двойника Яна Гуса шлепали по булыжной мостовой на пути к месту казни, он негромко ворчал, поднимаясь на деревянный помост, где ему предстояло сгореть.

Я никогда не мог определиться со своим первым воспоминанием. Может, это память об отце, прижимающем меня, голого, к своей обнаженной груди, пока мои неловкие руки цепляются за завитки его волос. Но, возможно, это не настоящее воспоминание, просто мне очень хочется помнить тот момент из-за потрепанной черно-белой фотографии на ночной тумбочке мамы. Челюсть у отца еще округлая от юношеского жирка, не заостренная возрастом и несбывшимися желаниями. Я не знал ничего, кроме его теплых рук, размером почти с меня, его запаха, который когда-нибудь станет моим, тепла, света. Что важнее – помню ли я об этом на самом деле или эмпирическое доказательство того, что это действительно было? Я надеюсь, то воспоминание – настоящее. Надеюсь, что ощущение близости крепко держащего меня отца не искусственное и основано на животном инстинкте цепляться за те моменты, когда чувствуешь себя защищенным. На инстинкте животного по имени Якуб.

Я не знал, как долго проспал после последнего перерыва на кормление, до того как Клара и Юрий пришли меня отвязать. Клара сообщила, что прошло три недели, карантин окончен. Я проплыл по отсеку, потягивая суставы и мышцы, улыбаясь и наслаждаясь движением. Голос постепенно вернулся – сперва хриплый шепот, потом гортанный тон, который я сам не узнавал. Горло еще болело, если я произносил больше одного короткого предложения. Я рассматривал Клару, которая больше не осторожничала со мной и была добра.

Даже Юрий мне улыбался, сохраняя, правда, брутальное равнодушие. Они озвучили для меня правила: я должен пообещать ни при каких обстоятельствах не покидать этот отсек без сопровождения, а взамен они откроют маленький иллюминатор. Я согласился. Когда я спросил их о своем будущем, об инструкциях из России, оба поджали губы и недовольно умолкли. И поэтому я перестал задаваться такими вопросами. Я был слишком счастлив опять находиться в человеческом обществе, слышать, как слова проходят по своим обычным каналам, ощущать запах чужого пота. Мы летели к Земле. Я невыразимо скучал по Ганушу, но о нем говорить не мог.

Клара, кажется, полюбила со мной беседовать, и особенно теперь, когда я выздоровел и не представлял больше бактериальной угрозы. Она могла войти ко мне в комнату без скафандра, иногда заплетала косу, открывая тонкую шею, от которой я не мог отвести глаз, а в другой раз ее голову окружала распущенная львиная грива. Я не мог до конца избавиться от желания поцеловать ее нежную шею, застегнуться с ней вдвоем в спальном мешке, ощутить прикосновение ее кожи. Странно, но подобные мысли никогда не возникали вне наших бесед.

Размышления и воспоминания Клары возродили во мне, казалось, давно угасшие импульсы, которые я обещал