Драконий век - Д. Дж. Штольц

шагом все больше увязал в сражениях, как в песке. Между ним и Юлианом все росла и росла непреодолимая стена из краснолицых воинов, и на место одного убитого прибегали трое. Прошло всего ничего, а весь базар залило кровью, как во время Большой войны между кочевыми племенами.

Но только Филипп, задыхаясь от боли и ярости, ценой нечеловеческих усилий прорубил проход к краю базара, как увидел – за спиной Юлиана стоит караван-баши.

– Маадэ! – крикнул караван-баши. Уцелевшей рукой он надавил на клинок – и по шее пленника заструилась кровь.

Филипп замер. Его потемневший взор приковался к ним.

Охрипший Бардуш снова приказал:

– Маадэ рингв!

– Он говорит, чтобы вы бросили оружие, – перевел Юлиан.

Вокруг них собиралось кольцо из кричащих юронзиев и подоспевших колдунов. По их лицам стекал пот, не от жары, а от страха перед таким вампиром, который перебил половину базара и теперь глядит черными демоническими глазами. Время тянулось. И все же Филипп отпустил сначала клеймовщика, который пополз на коленях прочь, загребая песок, потом бросил и саблю. Почувствовав момент власти, караван-баши быстро отер лицо об рукав, из которого торчал сочащийся кровью обрубок, и продолжил что-то приказывать.

Филипп не двигался, глядел почерневшими глазами и скалился.

– А еще он говорит, что вы должны позволить надеть на себя зачарованные кандалы, – перевел Юлиан. – Будете противиться – мне перережут глотку, как собаке.

– Это я уже понял, – процедил вампир, сплюнув кровь с губ.

– Зря вы так поступили, – заметил Юлиан. – Теперь вы точно никуда не убежите. Вам не позволят.

К Филиппу боязливо, готовые дать деру, приблизились охранники, надели на протянутые руки кандалы. Потом и на ноги. Пока это происходило, пока дрожащий колдун громко произносил заклинание, все косились на стоявшее перед ними воплощение дитя Гаара. О таких лишь слышали в сказках у костра. Вот оковы зачаровали, и караван-баши опустил кинжал, чья рукоять стала скользкой, и опять отер лицо. В его глазах разгоралась все жарче и жарче алчность. Он глядел на Филиппа как на лучшую свою сделку за всю жизнь, на ценнейший товар.

* * *

Было за полдень. Когда пленников увели на постоялый двор, все началось со скромных перешептываний, а закончилось галдежом. «Сын Гаара», «Бессмертный с Севера».

Все благоговели перед произошедшим. Насчитав в этот душный день почти с полсотни трупов, которые унесли, юронзийцы еще долго хвалились тем, как выжили и ускользнули от самой смерти. Красные пески Рабского простора надолго запомнят столько впитанной ими крови, пролитой одним-единственным вампиром. Ну а пока люди разносили слухи, что множились и походили на сказки, Филиппа и Юлиана сковали несколькими кандалами сразу, да так, что они стали неподвижными статуями. Переживая, чтобы зачарование не пропало раньше положенного, караван-баши, вытирая пот, заплатил колдунам, чтобы они прочли заклинание над каждыми оковами отдельно. Он нанял еще охраны. Лачуга походила на неприступную крепость. И только стоило спрятать свою величайшую ценность, стоило выставить вокруг охрану, как к нему заявился тот самый толстый южанин. Рядом с ним шел его спаситель – наемник в куфии.

Прослышав о госте, караван-баши сцепил зубы и приказал всем быть настороже.

– О, это ты, – сдавленно улыбнулся караван-баши. – Ты жив? – Впрочем, последнее прозвучало скорее с сожалением.

– Жив, Бардуш, и хочу выразить радость оттого, что жив и ты, дорогой мой друг… А еще я пришел за тем, что ты таишь в лачуге, но что принадлежит мне, – также расплылся в толстогубой улыбке южанин.

– О чем же речь? Ты о седлах для верблюдов?

– Нет. Я о седом и белолицем старике, которого ты мне продал. Помнишь?

– А-а-а, помню, – протянул караван-баши.

– Ну и что? Где он? Где мой раб?

– Знаешь, я решил оставить его себе. Да и мы не закончили нашу сделку, чтобы он стал твоим.

– Как это не закончили? – вспылил южанин. – Небо было свидетелем! Все мои люди были свидетелями! Все подтвердят, что я купил его у тебя и ты положил десять серебряных монет в свой кошель на поясе. Оставь себе его молодого сына. Мне нужен лишь старый воин!

– А мои люди припомнят, что мы не пожали друг другу руки, как того требуют законы завершения сделки, – заявил караван-баши. – И к тому же не занесли ее в городские журналы.

– Ты что, не отдашь мне мое же?

– Рабы принадлежат мне. Всё по закону, – сказал Бардуш. – Ничего не поделать.

– Ах ты подлец, – процедил южанин. – Ах негодяй… Говорил мне Маджет, нет веры твоему слову. Но небо рассудит тебя, а пески воздадут за твою ложь. Тебя уже наказал Фойрес, забрав руку, которой ты не воспользовался, чтобы все завершить. Бывай, подлец!

И, зло зыркая, толстяк засунул пальцы за пояс, натянутый на огромное брюхо, как на гладкий шар, и пошел прочь со двора, занятого караван-баши. Он исчез за поворотами, за песчаными низкими хибарами, а за ним ушло и его сопровождение. Бардуш пошел проверять ревущего неподалеку верблюда. Солнце стояло высоко и обжигало Рабский простор, залитый кровью и дышащий жадностью.

* * *

– Вы могли убежать, – произнес Юлиан, а потом закашлялся черной кровью, текущей по подбородку. Они с Филиппом были в лачуге вдвоем. – Но нет, вы потеряли свою жизнь, вас теперь никто не отпустит, а вокруг развяжется целая война за бессмертие…

– Чем ты болен? – перебил его Филипп.

– Да какая вам разница? Все равно и вы, и я уже готовы издохнуть. Но у вас был шанс сделать это в родных вам местах, а не здесь, на чужбине.

– Ответь мне, Уильям.

Юлиан, вздохнув, снова откашлялся. Ему день ото дня становилось хуже.

– Не знаю, чем я болен, а скорее, даже проклят. Знаю лишь, что, судя по всему, точно так же поступили и с Генри, который погиб, исходя из слов джиннов. – Он прикрыл веки. Перед ним вновь пронеслись те страшные картины былого. – Проклятие захватывало мое тело год за годом, но я смог замедлить его благодаря травам.

– Травами? Замедлить магию? – переспросил Филипп.

– Разные травы по-разному действуют на нас. Вас никогда не удивляло, что ксимен влияет лишь на старейшин, но не на простых вампиров? А все дело в том, что он усыпляет паразита в крови, обездвиживая и его носителя. Но есть травы, которые, наоборот, приводят его в исступление, обжигают, подобно пламени, и он пытается уничтожать все, попавшее в тело. Мне лишь оставалось время от времени менять дозировки и состав, чтобы не было привыкания.

Филипп сказал, прислушиваясь:

– Нужно бежать. Получив свободу, мы достанем тебе травы. Все образуется, Уильям.

– До чего вы порой просты, – поморщился Юлиан. – Пока мы выберемся, болезнь уже успеет расползтись по мне, как искра по стогу высохшего сена. – И он отер слюни об плечо. – Да и не выберемся мы отсюда.

– Позови у реки свою Вериатель, и она поможет нам, – предложил Филипп.

Ему не ответили. Спина Юлиана, сидящего рядом, затвердела, а его плечи напряглись. В лачуге стало слишком тихо. Слыша, как Юлиан даже задышал тяжелее, будто ему камень положили на грудь, Филипп недоуменно спросил:

– Что случилось? Или она на Юге не появляется из-за жары?

– Она нам не поможет.

По глухому голосу Филипп понял, что что-то произошло, но допытываться не стал. Тогда он прикрыл старые глаза, чтобы набраться сил для очередной попытки спастись.

Вскоре на двор опустилась ночь вместе с холодом. Воздух был как стекло, звенел и порой дрожал от рева верблюдов в стойлах. Над лачугой качалась пальма. Ее ветвь шумела по крыше, порой заглядывая в крохотное круглое окно, отчего ломаная тень начинала плясать по узникам. Многочисленная охрана негромко переговаривалась о том, что на рассвете караван двинется дальше и караван-баши приказал продать дешево все, что затруднит его путь к Бахро.

А потом Филипп разбудил уронившего голову на грудь Юлиана. Ночь взорвалась звуками боя. Свист сабель становился все ближе, и вот уже закричали охранники, присоединившись к противостоянию против нападавших.

Для алчного караван-баши, представляющего, как одно бессмертие он присвоит себе, а второе продаст, рассвет так и не наступил. Дверь его дома