Притворюсь твоей сестрой - Анна Сергеевна Одувалова

И как все это впихнуть в один день, я не представляю. А еще мне пора бы что-то предпринимать, чтобы найти того, кто пять лет назад отправил Зои в ад. Когда я только все это затевала, мне казалась, как только окажусь в этом доме, среди семьи Зои, все встанет на свои места, а сейчас в растерянности, и не знаю, за что хвататься. Все мои силы уходят, чтобы себя не выдать.

С утра меня ждет традиционный завтрак в кругу семьи. Служанка помогает застегнуть неудобный жакет из тонкой шерсти, и я ловлю свое отражение в зеркале. Совсем другая девушка смотрит на меня. Я собираюсь вниз уже вполне осознанно, четко понимая, какой образ от меня ждут: тихая, воспитанная Зои, вернувшаяся в лоно семьи после долгого отсутствия. Забранные в тугой, безупречный узел волосы, легкий, почти невидимый макияж, брючный костюм пастельно-розового цвета, который кажется мне невыносимо слащавым, и мягкая, ничего не значащая улыбка, заученная до автоматизма.

В просторную столовую с высокими окнами и огромным столом я прихожу одной из первых. Среди молодого поколения – так точно. Воздух пахнет кофе и свежей выпечкой.

Сразу же натыкаюсь на хмурый взгляд деда. Он сидит во главе стола, прямой как палка. Глаза, холодные и пронзительные, неодобрительно буравят меня. В них читается недовольство и жесткое осуждение, еще до того, как он открывает рот.

– Мне доложили, что ты вчера выходила ночью, – бросает он без всяких приветствий, его голос резкий и осуждающий. После эти слов я, видимо, должна смутиться.

Мама, сидящая чуть поодаль, резко вскидывает на меня испуганные глаза. Ее пальцы начинают нервно теребить край белоснежной скатерти, сминая край. Я делаю вид, будто не замечаю ее тревоги, и просто непонимающе смотрю на деда, слегка наклонив голову.

– И? – уточняю я спокойно, только чуть вздернув бровь.

– Возможно, ты слишком долго отсутствовала и забыла правила этого дома, – произносит он медленно, с расстановкой, сурово поджав тонкие губы. Вся его поза кричит о непререкаемом авторитете.

В комнате повисает тишина, слышно, как на подносе, который вносит горничная звякает чашка о блюдце. Я чувствую на себе взгляды родственников. Перед главой рода я не испытываю ни капли пиетета. В таких патриархальных семьях, как эта, слепое подчинение старшему впитывается, кажется, с молоком матери. Я же выросла в глуши, на съемных квартирах и в приютах, где главным правилом было не шуметь после десяти, чтобы не злить соседей. Подобные семейные иерархии мне чужды и смешны.

– Возможно, – начинаю я, мой голос звучит на удивление ровно. – А возможно, мне не тринадцать, и эти правила просто стали… неактуальны? – невозмутимо спрашиваю я, выдерживая его ледяной взгляд. И в гробовой тишине, нарушаемой только нервным шуршанием скатерти, сажусь на свое место. Спина прямая, руки сложены на коленях.

За моей спиной раздается короткий, сдержанный смешок и пара резких, язвительных хлопков. Я даже не оборачиваюсь. Ну конечно же! Элай. Он всегда наслаждается зрелищем, особенно когда под прицелом не он.

– Зои, неважно, сколько тебе лет! – срывается мама, ее голос дрожит. – Ночью ты обязана быть дома! Это вопрос безопасности и… репутации.

– А ему не обязательно? – Я плавно поворачиваю голову и киваю в сторону Элая, который тут же делает вид, что крайне заинтересован содержимым своей кофейной чашки. Уголки его губ все равно подрагивают.

– Он парень, ты девушка, – поясняет дед раздраженно, его пальцы сжимают ручку ножа. – Надеюсь, тебе не надо пояснять, что это значит? – В его вопросе – целый мир презрения и устаревших догм.

Внутри все кипит. Сегодня Зои – не хорошая девочка. Сегодня ей плевать на их правила. Я наклоняюсь вперед, кладу подбородок на сложенные руки и смотрю на деда широко раскрытыми, наигранно-невинными глазами.

– Ну почему же? – говорю я сладким голосом. – С удовольствие послушаю разъяснение. – В моем тоне – вызов. Я вижу, как багровеет его лицо, как наливаются кровью прожилки на висках. Мама тихо ахает. Тишина в столовой становится звенящей.

– Зои, мне не нравится твой тон. – Дед снова поджимает тонкие губы, складывая их в жесткую линию. Его пальцы сжимают край стола, костяшки белеют. – Не заставляй меня думать над применением санкций. Ты прекрасно знаешь, что все делается ради твоей безопасности. – В его голосе – сталь и угроза. Но мне смешно, чем он может угрожать мне?

Мама, сидящая рядом, вздрагивает. Ее глаза, полные тревоги, мечутся между мной и дедом. Отец хмурится, его взгляд прикован к кофейной чашке. Остальные родственники, подходящие к столу, замирают на полпути, как статуи, боясь пошевелиться. Только Элай у окна едва заметно ухмыляется, наслаждаясь зрелищем.

Внутри все закипает. Их «безопасность» – золотая клетка. Их «забота» – контроль. Мне ничего этого не нужно. Я чувствую, как гнев поднимается комом в горле, но голос выходит на удивление ровным, почти ленивым:

– Даже не знаю, про что мне интереснее послушать… – тяну я, намеренно медленно обводя взглядом стол. – Про санкции или про безопасность… – Делаю паузу, давая словам повиснуть в звенящей тишине. – Послушайте, я не делала ничего плохого. Я просто гуляла. Безопасность… контроль… – Мой голос становится язвительнее. – Очень все это помогло пять лет назад, когда послушную девочку Зои похитили прямо из-под носа охраны? Ни ваши связи. – Я киваю в сторону деда. – Ни тотальный контроль над семьей. – Бросаю взгляд на остальных, – не помогли предотвратить трагедию и найти меня… – Голос чуть дрожит на последних словах, но я беру себя в руки. – И вы правда хотите напугать меня санкциями? Что там принято в уважаемых семействах? – Подчеркиваю это слово с легкой издевкой. – Урежете лимит на перстне? Ой! – Демонстративно поднимаю руку, показывая пустой палец. – Кажется, его нет. Запретите выходить из дома совсем? Или… что?

Мои слова производят эффект разорвавшейся бомбы. Дед молчит, но по его лицу, багровеющему от гнева, видно, каких усилий ему это стоит. Элай закатывает глаза, но ухмылка не сходит с его лица. Мать бледнеет так, что кажется, вот-вот упадет в обморок, ее рука сжимает салфетку. Отец резко отодвигает стул, его хмурое лицо становится каменным. Интересно, промолчит или выскажется? От него я еще не получала нотаций. Остальные замершие родственники переглядываются, боясь даже дышать. Воздух густой от напряжения, как перед грозой.

А я просто сижу и жду. Жду, куда качнется маятник. Жду развития событий, готовая ко всему.

Тишину разрезает голос деда. Он говорит медленно, с трудом сдерживая ярость, каждое слово отчеканено и падает, как камень:

– Хорошо, Зои… – Он делает паузу. – Определенная доля правды в твоих словах… есть. –