"Фантастика 2025-163". Компиляция. Книги 1-21 - И. А. Намор

– Не знаю, – с удовольствием призналась Кейт, ожидая какого-то необычного продолжения. Интересного рассказа, на которые Лешаков был мастер, парадоксального умозаключения, какие умел он иногда – как бы случайно – высказывать в обыденном, в общем-то, разговоре.

– Вы, – совершенно серьезно заявил Лешаков. – Вы, Кайзерина, человек, который не перестает меня удивлять.

– Я? – поразилась этому признанию Кейт. – Но помилуйте, Алекс! Вы мне уже это говорили! Баронесса, то да се… Сколько можно!

– Да, много можно, – улыбнулся в ответ Лешаков. – Красивая женщина, да еще умная… Смелая… Но то, что вы пишете такие стихи, я и представить себе не мог.

– О, господи! – поморщилась Кайзерина.

Ей было неприятно даже упоминание об этой истории, не то, что сама «история», которую ничем кроме «бабской глупости», объяснить она не могла. Но вот на Лешакова ее «интеллектуальный экзерсис», как ни странно, впечатление произвел.

«Впрочем, не странно…»

Джордж тоже «поплыл». Ведь на любого, даже самого тертого мужика всегда найдется своя простительная слабость. Но вот простительна ли была ее собственная слабость, это уже совсем другой вопрос.

«Вот дура-то! Ох!»

Однако сделанного не воротишь, ведь так? Ну, где-то так, как обычно говорит Баст.

А приключилась с ней вот какая история.

Как-то раз, во время неспешной прогулки по живописным окрестностям асьенды, все тот же Лешаков поведал Кайзерине, под настроение, как угораздило его попасть в госпиталь и почему вместе с ним здесь оказался старший лейтенант Красной Армии Дмитрий Пронин.

– Немцы прорвали фронт на участке наших соседей-испанцев, – рассказывал Лешаков, прихрамывая рядом с Кайзериной по пустынной дорожке, обсаженной по краям пиниями. – Это, если помните, еще 12 декабря случилось… Слева от нас бригада поумовцев стояла, практически без артиллерии. Танки прошли через их порядки, как разогретый нож сквозь масло. Командование пыталось заткнуть прорыв бригадой анархистов из резерва, но те после двух неудачных контратак разбежались. Националисты захватили мост и наступали на Тордесильяс… Впрочем, это история с географией, и ее можно опустить… Скажу только, что если бы немецкие танки прорвались к Тордесильясу, русским танкистам, которые только-только овладели Вальядолидом, пришлось бы разворачиваться, чтобы парировать фланговый удар… Сложно, – кивнул он, взглянув на лицо Кайзерины. – Без карты просто беда… В общем, все сводилось к тому, что на пути у немцев, а это был танковый батальон 1-бригады «Дер Нойе фрайкор», оказалась высота, прикрывающая дорогу в речном дефиле. А на высоте, – Лешаков не помнил, чтобы у холма было собственное имя, во всяком случае, он его не знал – укрепились несколько танков разведроты из бригады Павлова и группа бойцов-интернационалистов… И было их совсем недостаточно, чтобы удержать высоту до подхода своих, и «легкая кавалерия» не спешила прийти на помощь…

Лешаков рассказывал об этом будничным тоном: «Война, мадемуазель, одна лишь чертова война» – но за ровной интонацией и простыми словами чувствовался нерв. И как-то так случилось, что повесть Лешакова задела в памяти Кайзерины совершенно неожиданную струну.

Высота, горящая роща и бойцы, которых осталось всего несколько… Она не помнила, чьи это стихи, и музыку помнила с пятого на десятое, но песня буквально звучала сейчас в ее ушах. Это было какое-то чуть ли не детское воспоминание: черно-белое кино по телевизору, черный дым, белая искрящая ракета, голос за кадром…

И вот что интересно, вернувшись в госпиталь, она обнаружила, что все еще слышит голос безымянного для нее певца и слова помнит почти наизусть. И ей вдруг дико захотелось спеть эту песню самой. Разумеется, это был род безумия. Возможно, истерика, догнавшая, наконец, Кайзерину в этом мире и на этой войне. Но как бы то ни было, проснувшись ночью, она поняла, что пока не выпустит из себя эти слова и эти смыслы, уже не успокоится. Однако и по-русски не споешь…

«Придется переводить… – решила Кайзерина, закуривая и пододвигая к себе блокнот и карандаш. – Что ж…»

Логично было предположить, что Кайзерина Альбедиль-Николова станет переводить песню на немецкий или – на худой конец – французский язык. Однако безумие на то и «девиантное состояние», чтобы совершать всякие глупости.

Ей вдруг вспомнился Джон Корнфорд из роты «Ноль». Он был совсем еще мальчик и писал чудные стихи…

В конце концов, она перевела песню на английский, что оказалось не просто трудно, а очень трудно. Но дело того стоило. На следующий день – даже зверски не выспавшись – она впервые после ранения почувствовала себя счастливой…

– Чему вы улыбаетесь, баронесса?

– Да, так… – она даже смутилась.

Вот так всегда: начинает за здравие, а…

«Непоследовательная я!»

А сегодня приехал майор Натан. Он был безукоризненно любезен и чрезвычайно мил. Привез букет цветов и пару бутылок отменного испанского бренди – сладкого, душистого, несущего вкус и аромат созревшего винограда и солнечное тепло… В общем, она растрогалась от его щеголеватой галантности, опьянела от коньяка, и… И, взяв у ирландца, сопровождавшего майора – этого парня звали Фрэнк Макгиди – гитару, начала наигрывать, хотя движения левой руки на грифе и отдавались ноющей болью в плече. Перебрала струны раз, другой. Вывела мелодию, удивляясь тому, что получается и вдруг, неожиданно даже для себя самой, запела…

Small copse on hill was burnt by fire,

With bloody sunset spitting lead…

Дымилась роща под горою,

И вместе с ней горел закат…

Нас оставалось только трое

Из восемнадцати ребят.

Как много их, друзей хороших,

Лежать осталось в темноте –

У незнакомого поселка,

На безымянной высоте.

Сержант Макгиди плакал… Слезы стояли в «равнодушных» прозрачных глазах майора, повело и Лешакова, а у нее просто текло и текло по щекам – градом, словно прорвало, наконец, давно готовую рухнуть плотину…

Глава 11

Мадрид – Рим

1. Турин. Королевство Италия. 19 января 1937 года, 6 часов 30 минут

Как и все большие железнодорожные вокзалы, Порто-Нуово уже в ранние утренние часы наполняется удивительной, порой непонятной стороннему наблюдателю суетой, ускоряя ее ритм и наращивая громкость по мере движения стрелок часов к полудню. Перестук колес, скрип тормозов, удары вокзального колокола – прибывают и отходят поезда; вездесущие носильщики с гружеными и пустыми тележками снуют сквозь клубы паровозного пара, словно грешные души в Аду Данте; и дворники – Ангелы Господни, перекрикиваясь, обмениваются новостями и шутками, заканчивая под шарканье метел свою ежеутреннюю работу. Немногочисленные еще пассажиры оживляют