Князь Барбашин 3 - Дмитрий Михайлович Родин

Зато миновав пролив, корабли оказались в месте, где редко плавают чужаки и можно было слегка расслабиться, да подыскать хорошее местечко для длительной стоянки. Ведь кораблям требовался хороший ремонт перед последним рывком. Однако гористое яванское побережье такими местами отнюдь не изобиловало.

В конце концов ветер занёс их в достаточно просторную подковообразную бухту, где их взору открылось небольшое поселение, построенное на берегу реки, но в достаточном отдалении от моря. Место для стоянки было очень удобное, да и деревянная пристань говорила о том, что кто-то достаточно большой сюда всё же заходит. Возможно этот кто-то был простым торговцем, а может как раз сейчас занимался разбоем на морской дороге или наоборот, охранял суда и побережье от разбойников. Всё же пиратские набеги в этих водах были отнюдь не редким явлением, особенно сейчас, когда на Яве вовсю полыхала война за наследие Маджапихта.

Население деревеньки, углядев чужие паруса, привычно убежало в горы и русичам понадобилось достаточно времени, чтобы наладить с ними хоть какой-то контакт. Ведь они собирались задержаться тут надолго: кроме того, чтобы высадить хинное дерево, нужно было обновить запасы картофеля и томатов, а главное — корабли нуждались в хорошем ремонте.

Глава 20

Москва строилась. Не восстанавливалась после погрома, а именно строилась. Деньги от торговли текли в казну полноводной рекой, и московский государь внял просьбам столичного люда. Китайгородские стены теперь надёжно защищали старый посад от внешнего врага, составив первый ряд обороны столицы и людям отныне не нужно было бежать в Кремль за защитой. А раз так, то поднабравшие жирок москвичи принялись обустраивать свои жилища. Не остался в стороне и князь Барбашин, чьи хоромы практически венчали начало Никольской улицы. Причём, как всегда, в свои идеи он вкладывал несколько смыслов сразу.

В этот раз он повесил красную тряпку для иосифлянского быка тем, что облагородил мост, ведущий из Никольских ворот Кремля, статуями святых. А то надоела ему безскульптурная культура на Руси. Чёртовы греки, принеся своё христианство, как-то однобоко подошли к просвещению славян. И вот уже век, как сдохла Ромейская империя, а её тлетворное влияние всё ещё держало Русь в ежовых рукавицах. Там, в иной вселенной, с этим справился лишь Пётр, но, как уже не раз было говорено, Пётр не был для Андрея героем для повторения. Зато он хорошо изучил Василия Ивановича и церковных иерархов, на чём и сыграл, преследуя свои цели. Да и молодая царица, разродившаяся первым ребёнком, встала на сторону боярина-западника, каковым она считала Андрея. Так что по ночам в уши государя лились слова о том, что мол, ты, муж мой, наследник римских императоров, а Рим, что первый, что второй, скульптурами был изукрашен вельми обильно. А Москва — Третий Рим! Так отчего же улицы его столь скудны на украшения?

Митрополит Варлаам, слегка сдавший в последний год, пытался отстоять древние традиции, но куда там. Ему на пятки наступали не только враги-иосифляне, всё ещё мечтавшие о реванше, но и молодая поросль сподвижников. Тот же архиепископ смоленский Иуавелий решительно встал на сторону нового веяния, как и архиепископ новгородский Иоанн, не увидевший в том ничего еретического. Пробовали покачать права те из нестяжателей, кто считал, что Варлаам с Вассианом ради почестей испохабили учение Нила Сорского, но быстро притихли, едва осознав, что тем самым льют воду на мельницу иосифлян. Роптали, конечно, и сторонники старины "до батыги злого", но как-то беззубо, словно ради самого ропота. А вот сторонники покойного Иосифа взвыли громче всех. Вера ведь рушится! И так уже некоторые мастера вместо икон святых парсуны мерзкие рисуют, так теперь ещё и идолища поганые ставить хотят! Возмутились иосифляне, к самому государю пошли и… подставились.

Варлаам, конечно, сдал, но за власть держался крепко. И на главных врагов своих ополчился яростно. А поскольку самых умных и опасных он давно зачистил, то бил теперь лучших из худших. И бил почти что законно. Ведь Собор постановил, что церковники должны грамотными быть? Постановил. А средь возмутившихся почитай половина безграмотна была. Просто руки не доходили до них, а тут сами на свет божий вылезли. Ну так на том и спасибо. Похватали их, да по крепким вере нестяжательской монастырям и распихали. Для вразумления! А остальных словесными баталиями заняли, благо сладкоречивых ораторов нынче в церкви было предостаточно.

Вот так на Никольском мосту через Алевизов ров и поднялись статуи святого Николая Можайского и святого Дмитрия Солунского, помощника русских воинов. Причём Николай был высечен по подобию образа, что расписан был снаружи на Никольских воротах: в правой руке обнаженный меч, в левой оберегаемый им город.

Москвичи первое время валом валили посмотреть на невиданное ранее зрелище, но потом привыкли, да и не долго эти две скульптуры были на Москве единственными. Вскоре поднялась на выезде с Торга конная фигура Георгия Победоносца, поставленная по заказу московского сто. И пошло, поехало. Раз церковь-матушка не против, то мошной похвалиться любой купчина был рад. Так что отныне не только церкви стали украшением русской столицы, но и статуи святых её покровителей. А самое смешное было то, что канон Дмитрия Солунского вновь поднял вопрос о бородах. Потому как по канону Дмитрия изображали молодым да безбородым, а на Москве в последнее время всё чаще стали появляться молодые люди, что чисто брили своё лицо. Причём следовали при этом не какой-то европейской моде (ведь европейцы в это время сами в большинстве своём носили бороды, причём некоторые по их пышности легко соперничали с русичами), а подражая своему государю. Да-да, Василий Иванович и в этой ветви истории побрился, но не перед свадьбой, а после рождения дочери, чем вызвал изрядный словесный понос среди консервативного боярства и духовенства. Но если в ином мире это не поколебало устоев, став лишь единичным эпизодом, никоим образом не повлиявшим на общее положение дел, то в этом всё пошло по иному.

Мужчины ведь отращивали себе бороды следуя старым ромейским заветам: длинные бороды, как и длинные одежды, были незыблемой традицией. Отсутствие растительности на лице издревле воспринимали как признак слабого здоровья и недостаток мужественности. И потому считалось, что безбородый мужчина никогда не будет ни храбрым воином, ни хорошим работником. Но кто посмеет сказать такое государю? А тут ещё и глава Морского приказа, и видный боярин Барбашин тоже бороде аутодафе устроил. Поначалу-то отрастил он себе небольшую шкиперскую бородёнку, но потом, достигнув думских высот, сбрил её нафиг, приведя в изумление всю