Бог безвременья - Жаклин Холланд

class="p1">– Ну, я никогда не слышал ни о чем подобном, но думаю, это нормально. Только не оставляйте горящих свечей, когда будете уходить. Белым дубам вокруг больше двухсот лет.

– Конечно. Большое спасибо.

– И зайдите с детьми в центр для посетителей. Я расскажу им о Порт-Честере. Кладбище – место историческое, как-никак. Самые старые могилы датируются серединой семнадцатого века.

– Мы не упустим этой возможности, сэр. До встречи.

К пятнице почти все дети принесли листы с заданиями, назвав друга или родственника, память которого хотели бы почтить. Поставив друг на друга раскрашенные обувные коробки, мы смастерили многоярусную импровизированную офренду, и дети начали расставлять в ней фотографии и памятные вещи, обычно небольшого размера. На фотографиях в основном прадедушки с прабабушками, но есть одна с бабушкой и собакой, рядом – собачий ошейник и изрядно пожеванный теннисный мячик. Только Лео не принес листа с заданием и ничего, что можно было бы положить на офренду.

Утром перед экскурсией и днем открытых дверей я спрашиваю его об этом. Он нервно выкручивает руки перед собой, бросая явный вызов анатомическому строению человеческого тела.

– Моя мама, – говорит он, морщась и постукивая одной стопой ноги по другой. – Она сказала, что не может мне помочь.

– Эм-м-м… – озадаченно интересуюсь я, – почему?

Он поднимает плечи почти к ушам, выражая лицом полное недоумение.

– Я не знаю. Она просто сказала, нет. Она сказала, что это путалогия, патулогия.

– Патология?

– Ага. Патология.

– Вот как, – говорю я себе под нос со смешком. – Интересно. Хорошо.

– Что такое патология?

– Это нездоровый интерес к неприятным вещам. Таким, как смерть, – вздыхаю я. – Очень хорошо, ты все равно можешь помочь нам с украшениями. Может… ты сам хочешь что-нибудь положить на офренду? Если придумаешь, чью память ты хочешь почтить, я тебе помогу.

Лео на мгновение задумывается. Он продолжает выкручивать руки, как дверные ручки, и всасывает то одну щеку, то другую.

– Не можешь придумать? Может, бабушку или дедушку? Или кошку?

– Моя кошка не умерла! Она убежала.

– О да! Верно. Прости, я… я что-то перепутала. Ну, можешь кого-нибудь придумать?

Лео смотрит на меня немного искоса, все еще задумчиво и нерешительно, словно оценивая, можно ли мне доверять. Я бросаю на него короткий выжидательный взгляд, как бы спрашивая, что он надумал, и он, приняв решение, мотает головой.

– Ну, хорошо. Иди обувайся вместе с остальными, потом поможешь мне погрузить цветы в машину, и мы поедем.

Чудесный солнечный день. Деревья во всей своей осенней красе выделяются на фоне безумно голубого неба. Я останавливаю микроавтобус на склоне поросшего травой холма, чтобы немного прогуляться и размяться перед кладбищем. Дети, укутанные в шапки и шарфы, высыпают толпой из микроавтобуса, и я прошу их помочь мне выгрузить горшки с хризантемами и свечами из кузова в красную тележку.

Нагрузив тележку, мы отправляемся в путь. Томас хочет везти ее первым. Остальные дети бегут по траве, подпрыгивая, толкая и дергая друг друга, и хохочут. Октавио и Софи сразу уходят с головой в какую-то воображаемую приключенческую игру, изображая пиратов или супергероев, или кого-то в этом роде. Аннабель с потрясающим мастерством делает колесо, каждый раз роняя в траву обруч для волос. Другие дети дуют на головки одуванчиков или вертятся на месте до головокружения и падают на землю.

Почему всегда в эти минуты, в эти прекрасные, беззаботные минуты, когда дети, хорошо одетые, сытые и счастливые, предаются безудержному веселью, я вдруг вспоминаю о других детях, которым не так повезло в жизни? Почему же в эти мгновенья перед моим мысленным взором всегда возникают дети в лохмотьях, дети с мутными от лихорадки глазами, испуганные дети-сироты, дети, у которых изо рта, раны или черепа идет кровь? Я надеялась, что счастливые дети помогут мне забыть все виденные мной несчастья, что их смех заглушит стоны, которые до сих пор эхом отдаются в моей голове, но иногда мне кажется, что их вид только усугубляет мою боль, только обостряет мое шестое чувство, ведь я знаю, что где-то не здесь, в другом месте, каждую минуту каждого дня другие дети продолжают страдать. К сожалению, ничто не может защитить тебя от твоего собственного разума, твоих знаний и воспоминаний. Чем усерднее гонишь прочь эти мысли, тем сильнее они стараются пробить брешь в сознании и вернуться обратно.

Быстро пересчитав детей по головам, я замечаю, что Рамоны нет рядом. Обернувшись, я вижу ее метрах в десяти позади нас – нагнувшись, она собирает букетик из цветков клевера.

– Depeche-toi, biquet! [32] – зову я ее, и она догоняет нас, разрумянившись и порозовев от бега.

Мы с детьми взбираемся на холм и останавливаемся на вершине полюбоваться видом. Верхушки деревьев похожи на одеяло из лоскутов малинового, умбрового и охристого цвета. На западе виднеются ухоженные пастбища моих соседей Эмерсонов. Их пасущиеся коровы – коричневые пятнышки на зеленом фоне. Дальше к западу за Эмерсонами, среди густого соснового бора, едва можно разглядеть самый верх школьной крыши, а из-за деревьев выглядывает небольшой кусочек зимнего сада, поблескивая стеклянными стенами на ярком солнце. От пронизывающего холодного ветра нас охватывает предчувствие зимы, как будто наступает не очередное время года, а медленно приближается из-за горизонта огромный ледник.

– Regardes, mes enfants. Que-vois-tu? [33] – спрашиваю я, показывая на коров.

– Les vaches! [34] – выкрикивают несколько тоненьких голосков.

– Oui, les vaches. Et aussi les arbres, – говорю я, указывая на деревья. – Et les collines [35]. – Я делаю рукой волнообразные движения, изображая холмы.

– Et les nuages! [36] – восклицает Одри, указывая вверх на облака.

– Oui, Одри. Les nuages, très bien.

Мы спускаемся по другому склону холма, у подножия которого находится кладбище, окруженное низким металлическим забором, под сенью двухсотлетних белых дубов, как я узнала от мистера Райли. С оглушительными восторженными криками дети несутся вниз по склону. Вид кладбища для них в новинку. Вполне вероятно, что многие никогда там не бывали.

Я смотрю на грубые серые надгробия, безмолвно выстроившиеся рядами, как полк забытых солдат, и меня охватывает странное и сильное ощущение того, что наконец-то я дома. Я не чувствовала этого многие годы. Я думаю о своем отце. Удивительно, что я не подумала о нем раньше. Удивительно, что мне не пришло в голову, что я хочу пойти на это кладбище отчасти из-за желания почувствовать себя рядом с ним. Глядя на камни, я вспоминаю осязательной памятью, памятью тела, более стойкой, чем память разума, первое освоенное мной ремесло