Бог безвременья - Жаклин Холланд

«Но если я был не прав, – сказал мне дедушка в ночь моего второго рождения, “подарив” мне вечность, – прости, просчитался». Можно ли было просчитаться более очевидным образом? Кто больше меня, осиротевшей дочери резчика надгробий, был бы рад обрести последнее пристанище?

Кто-то из детей, добежав до ограды кладбища, притворяется, что перелезает через нее. Это легко сделать. Ограда чисто символическая.

– Нет-нет! Mes enfants! Мы войдем через главный вход, как полагается воспитанным мальчикам и девочкам, s’il vous plait. Comme de bons garçons et filles français [37].

Несостоявшиеся верхолазы с сожалением отступают от ограды и следуют за мной ко входу и центру для посетителей. Внутри Центра пожилой темнокожий мужчина поднимает взгляд со своего места за столом и машет нам рукой. Мы шумно шествуем через вход с коваными воротами, шурша опавшими листьями.

Выбрав могилы, которые мы хотим украсить, мы подвозим к ним тележку, и мужчина выходит из Центра и присоединяется к нам.

– Вы, должно быть, Колетт, – любезно говорит он и протягивает мне руку для крепкого рукопожатия. – С французским детским садом.

– Да. А вы, должно быть, мистер Райли.

– Так и есть. Здравствуйте, дети!

– Привет! – кричат они в ответ и машут руками.

– Минутку, – говорит он, подозрительно косясь на детей. – Разве вы не хотели сказать… bonjour?

Дети довольно улыбаются, они так всегда реагируют на поддразнивание взрослых.

– Bonjou-u-u-r!!! – кричат они с наигранным раскаянием.

– Так-то лучше! – восклицает мистер Райли. – Если вы ходите во французский детский сад, вам следует знать французский как минимум не хуже меня.

Я киваю в знак согласия.

– Большое спасибо за то, что позволили нам прийти, – говорю я.

– Я только рад, – говорит он. – Только рад. В это время года у нас не очень много посетителей, вы разнообразите мой день. И мне не терпится посмотреть, что у вас получится.

Дети усердно вытаскивают из тележки горшки с хризантемами размером почти с них самих.

– Какие старательные работники, – говорит мистер Райли, одобрительно похлопывая меня по руке, поворачивается и возвращается на свое рабочее место.

– Не все же на одну могилу, mes petites, разложите цветы по трем разным, – советую я. – Кто хочет расставить свечи?

– Я! Я!

Когда мы опустошили содержимое тележки и украсили могилы множеством красных, оранжевых и белых хризантем, я достаю из кармана коробок спичек и зажигаю свечи.

Раздается отчетливый щелчок фотокамеры, я поднимаю глаза и вижу мистера Райли, приникшего к видоискателю. Дети улыбаются и позируют ему.

– Разве это не прекрасно? – восклицает мистер Райли. – Вы, дети, проделали потрясающую работу.

Мне он говорит:

– Вы не против, если я сделаю несколько фотографий и повешу их на доске объявлений? Чтобы наши посетители увидели эту красоту.

– Да, конечно.

– Соберитесь все вместе!

Мистер Райли, выглядывая из-за камеры, жестом предлагает нам встать поближе друг к другу для групповой фотографии. Дети сбиваются в кучу и обнимают друг друга за плечи. Я стою за ними и улыбаюсь. Мистер Райли считает до трех, мы дружно кричим «fromage!» [38], и он делает снимок.

– Готовы ли вы теперь пройти со мной и узнать кое-что очень интересное об очень интересном городе Порт-Честер и об этом очень интересном и очень старом кладбище?

– Да!!! – кричат дети.

– Задуйте свечи, дети, тогда мы сможем последовать за мистером Райли.

Все рвутся задувать свечи. Наверное, это занятие напоминает детям о дне рождения, даже вспыхивают ссоры, но, наконец, все свечи потушены, и дети, как вереница переваливающихся с лапки на лапку утят, следуют за мистером Райли в Центр для посетителей.

Мистер Райли показывает увеличенные черно-белые фотографии Порт-Честера, висящие на стене, а я отвожу Одри и Октавио в туалет. Через несколько минут Одри и Октавио выходят из туалета, и Одри бежит к остальным, пока я помогаю Октавио застегнуть верхнюю пуговицу на брючках. Затем и Октавио присоединяется к группе.

Мистер Райли прирожденный рассказчик и любит детей. Он дает детям поиграть на барабане в стиле времен Гражданской войны, и пока класс слушает его с восторженным вниманием, я брожу по комнате, рассматривая другие фотографии на стенах и различные предметы, которые выставлены на полках и внутри стеклянных витрин.

Тут есть портреты бородатых мэров и капитанов времен Гражданской войны, фотография городского порта со старыми баржами и элегантными парусниками на месте, где сегодня пришвартованы моторные катера и паром. Есть и фотографии исторических зданий, и среди них я с изумлением вижу фотографию моего собственного дома, сделанную пятьдесят лет назад. Мне, вероятно, не следует удивляться, поскольку историческое общество постоянно пристает ко мне с просьбами открыть двери дома для незнакомцев с грязными ногами, которые записались на ежегодную рождественскую экскурсию по памятникам истории.

В одной из витрин я вижу предметы, представляющие для меня особый интерес: старые железные инструменты для обработки камня, сильно окисленные, поеденные и выщербленные временем. Там же лежат ручные рубила, полдюжины стамесок разного размера и веса и круглый молоток с темной полусгнившей деревянной ручкой.

– Эти инструменты, мистер Райли, – зову я. – Можете рассказать о них детям?

– Конечно, могу, – говорит мистер Райли, неловко вставая с табурета. Он жестом приглашает детей пройти к витрине, и они, как щенки за лакомством, следуют за ним.

– Посмотрите на эти инструменты, – говорит он. – Мы считаем, что им около двухсот лет. Сегодня надгробия обычно изготавливают с помощью больших машин, которые режут и полируют каменные глыбы вот так: дз-з-з-з, – говорит он, плавно и быстро проводя одной рукой поверх другой. – Могилы сегодня чаще всего выглядят одинаково, но когда-то, когда еще не было этих чудесных машин, люди, которых называли резчиками по камню или камнетесами, вырезали надгробия из гигантских каменных плит с помощью этих маленьких инструментов. Все надгробия на этом кладбище вырезаны вручную, а не машинами. Это одна из его главных особенностей.

На этом мистер Райли завершает свое выступление перед детьми. Мы благодарим его, оглядываемся по сторонам, подбираем упавшие на пол шапки и варежки и идем к двери. Я вывожу детей на улицу, в очередной раз благодарю мистера Райли, и вдруг перед самым выходом одна из витрин привлекает мое внимание. Я вижу небольшую плиту из камня, талькового камня, примерно девяти дюймов в длину и шести дюймов в ширину. На ней уверенными и умелыми движениями мастера-резчика по камню аккуратно выведена стихотворная строка из «Десятого священного сонета» Джона Донна. Под нею рукой любителя выбита следующая строка стихотворения.