Художник из 50х Том II - Сим Симович

После обеда они пошли в кино — показывали «Золушку» с Яниной Жеймо. Аня тихо смеялась над забавными сценами, а в драматических моментах серьёзнела. Гоги больше смотрел на неё, чем на экран.

— Красивое кино, — сказала она, когда они вышли на улицу. — А твоё будет лучше?

— Не знаю. Надеюсь.

— Обязательно будет. У тебя есть главное — ты веришь в то, что делаешь.

Вечером они гуляли по Арбату. Старая московская улица жила своей неспешной жизнью. В книжных магазинах копались любители чтения, у художников покупали портреты, уличные музыканты играли популярные мелодии.

— Хорошо, что меня сегодня с работы выгнали, — сказал Гоги. — А то бы не встретил тебя.

— А я рада, что встретила, — ответила Аня. — Давно хотела нормально поговорить, а ты всё работаешь.

Они дошли до её дома, когда стемнело. У подъезда Аня остановилась.

— Спасибо за прекрасный день, — сказала она. — Надеюсь, ты понял — жизнь не кончается на работе.

— Понял. И спасибо тебе.

Она поднялась на цыпочки, поцеловала его в щёку.

— Приходи ещё. Только без блокнота для записей.

Домой Гоги ехал отдохнувший и умиротворённый. День, проведённый с Аней, оказался лучшим лекарством от переутомления. Завтра он вернётся к работе, но уже в нормальном режиме, не изнуряя себя.

Серые глаза Ани и её мудрые слова надолго останутся в памяти. Она умела найти правильные слова в нужный момент — редкий дар, который ценится больше всех профессиональных навыков.

На следующий день после вынужденного отдыха Гоги приехал в студию с новыми силами. Коллеги встретили его с облегчением — вчерашний измотанный человек превратился в энергичного руководителя.

— Антонина Ивановна, — сказал он, входя в кабинет, — свяжитесь с артистами из моего списка. Назначьте прослушивание на завтра. Время пришло услышать, как будут звучать наши герои.

— Все согласились участвовать, — доложила она. — Валентина Серова, Михаил Жаров, Сергей Мартинсон, Фаина Раневская, Борис Андреев. Назначить на утро?

— На десять утра. И подготовьте студию звукозаписи — нужна идеальная акустика.

К назначенному времени в студии собрались лучшие актёры Москвы. Гоги волновался больше, чем перед любой важной встречей. Одно дело — нарисовать персонажа, другое — услышать его голос в исполнении живого человека.

Первой читала Валентина Серова. Она взяла в руки листок с репликами Василисы, на мгновение сосредоточилась.

— Дедушка Лесович, — произнесла она, — люди в деревне говорят, что придут чужие люди, лес рубить станут. Неужели правда?

Голос прозвучал именно так, как представлял себе Гоги. Чистый, звонкий, но без детскости. В нём слышались и любопытство, и тревога, и готовность защищать то, что дорого.

— Замечательно, — прошептал он. — Абсолютно точно.

Серова прочитала ещё несколько реплик — диалог с воеводой, разговор с лесными духами. Каждая фраза ложилась в образ, который существовал в голове режиссёра.

— Валентина Васильевна, — сказал Гоги, когда она закончила, — вы читаете Василису так, словно знали её лично.

— А я и знаю, — улыбнулась актриса. — Каждая русская женщина носит в себе частичку Василисы. Нужно только найти её и дать голос.

Следующим читал Михаил Жаров. Он взял текст воеводы, несколько секунд изучал его молча.

— Именем государя императора объявляю, — зазвучал его мощный баритон, — через вашу землю пройдёт железная дорога. Лес подлежит вырубке.

В голосе звучала не жестокость, а усталая решимость человека, привыкшего исполнять трудные приказы. Гоги сразу услышал того воеводы, которого хотел показать, — не злодея, а человека, несущего тяжёлую ношу долга.

— А теперь сцену сомнений, — попросил Гоги. — Когда воевода видит лес и понимает, что жалко его рубить.

Жаров помолчал, вошёл в образ.

— Красивые деревья, — произнёс он тише, задумчиво. — Сколько им лет? Век? Два? А я должен их под корень… Приказ есть приказ, но почему так тяжело на душе?

— Превосходно! — Гоги не сдержал восхищения. — Михаил Иванович, вы показали именно того воеводу, которого я видел.

Сергей Мартинсон читал Лешего. Его голос преобразился удивительным образом — из обычного человеческого стал каким-то древним, словно эхо из глубины веков.

— Здравствуй, внученька, — звучал в студии голос духа леса. — Опять за советом пришла? Слушай же: лес старше людей, мудрее их. Но и людей не стоит винить — они просто забыли, как с природой дружить.

В интонациях слышались и мудрость тысячелетий, и печаль по утраченной гармонии, и надежда на примирение. Именно такого Лешего хотел показать Гоги — не злого духа, а мудрого наставника.

— Сергей Васильевич, — сказал он, — у вас голос самого леса. Как вы это делаете?

— Представляю себя старым дубом, — улыбнулся Мартинсон. — Дубом, который научился говорить человеческими словами.

Очередь дошла до Фаины Раневской. Она взяла текст Бабы Яги, критически осмотрела его.

— Ох, умора! — произнесла она с характерной интонацией. — Опять люди думают, что умнее природы! Василисушка, покажи своему воеводе, что было с теми, кто раньше лес губил.

Голос звучал с той самой раневской иронией, которая была узнаваема с первых слов. Но ирония была не злая, а добродушная — бабушка, которая подшучивает над внуками, но любит их.

— Фаина Георгиевна, — спросил Гоги, — а вам нравится такая Баба Яга? Не слишком добрая для сказочной ведьмы?

— Милый мой, — ответила Раневская, — настоящие ведьмы не едят детей. Они их воспитывают. А что может быть страшнее хорошего воспитания?

Все рассмеялись, но Гоги понял — актриса схватила суть образа. Её Баба Яга будет не страшной, а мудрой наставницей, говорящей правду через шутку.

Последним читал Борис Андреев. Медведь-оборотень в его исполнении зазвучал мощно и величественно, как сама природа.

— Кто посмел нарушить покой священной рощи? — гремел его бас. — Тысячу лет здесь царила тишина, тысячу лет люди приходили с миром. И вот явились те, кто хочет превратить храм в дрова.

А затем голос стал мягче, когда Медведь говорил с Василисой:

— Не бойся, девочка. Я защищаю не только деревья, но и тех людей, кто помнит — лес это дом, а не склад материалов.