Мизанабим - Дарья Райнер

обычно приходили гружёные до отказа балкеры – и уходили, прощаясь с портом утробными гудками. Острова доминиона – бывшие имперские колонии – заботились друг о друге, налаживая торговлю.

А сейчас…

Какая торговля, когда все боятся заразы? Не нужно обладать даром, чтобы предсказать: порт закроют следом, придётся обходиться тем, что есть. Истинные знают, хватит ли им запасов до зимы, если болезнь не утихнет, не остановится на Латунке.

Официально среди нутряков заболевших нет. Со внешниками сложнее: там строгий учёт вести невозможно, слишком много пиявок – попрошаек и бродяг. Как считать, если не по домам?

Люди растеряны. Страх снуёт по улицам, укутанный в саван, – ищет, кого обнять и за собой увести. В честь праздника мосты опущены, но радости нет. Ни внутри, ни снаружи. Торговцы закрывают лавки, гиены вынюхивают, на площадях нет привычных постановок: лицедеи и те притихли. За внешним спокойствием – осенней праздностью Клифа – прячется медленно растущий хаос.

– Будет ещё повод, – отвечает она после недолгого молчания, глядя в просвет бокового переулка. Площадь почти пуста, редкие прохожие спешат по делам, ускоряя шаг. Только на углу, у ратуши, царит оживление. Какой-то деятельный мон собирает подписи и призывает народ выступить за свои права – бороться с несправедливостью. Угнетённые поддакивают, жалуясь на высокие налоги и отсутствие лекарств. Пожили бы они снаружи… посмотрели, каково там.

Праздник Жнивья – один из немногих дней в году, когда мосты опущены – все двенадцать разом, а не по очереди, – и жители могут беспрепятственно ходить из одной части города в другую. Нутряки, понятное дело, наружу не стремятся, разве что лихие ребята в поиске новых впечатлений, а для внешников это редкий шанс. И оттого ценный.

Раньше братья получали неплохую добычу на ярмарках: выручки хватало на месяц, а то и два. Продажей и обменом ведал Скат: у него были связи среди угрей. Это единственное, чем он не хотел делиться с ней. Не пускал, и Умбра понимала. Знала его лучше остальных. Чувствовала тем, что под кожей – глубже рёбер и волокон мышц. Поэтому обмен подарками вышел забавный. Зря говорят, будто мальчишки не угадывают с размерами. Он угадал. Точнее не придумать.

Умбра жалеет, что не может прикоснуться к тёмно-зелёной ткани, тёплой на ощупь. Платье осталось висеть в Крепости: изумрудного оттенка, с кружевным воротником и блестящими пуговицами. В зелени бархата она казалась себе чужой – слишком красивой для беглой «лилии», рождённой в Медном квартале. Слишком яркой для города, одетого в траур.

Она ничего не сказала ему тогда. Поблагодарила и дала серьгу в ответ – из чистой меди. На удачу.

☽ ⚓ ☾

– Удача на твоей стороне, девочка.

Дядя вёл её по мощёным внутренним улицам, и Невена глазела по сторонам. Вот высокое крыльцо, на которое можно забраться и спрыгнуть с другой стороны; вот огоньки мигают над вывеской – что за волшебство? Дальше – площадь и фонтан: струи-струны поют на ветру. Внутри тоже всё пело, но тревожно.

Ей приходилось бежать, чтобы поспеть за широким дядиным шагом.

– Шевелись, девочка, я уже договорился. Митресс ждать не будет.

Он не звал её по имени. Только безликим словом «девочка». Она не звала его дядей. Только «да, мон» или «нет, мон». Правда, за «нет» можно было получить по губам. Лучше соглашаться и делать всё вовремя. Не показывать, какая она глупая, ленивая неумеха. «Вся в сестрицу».

Невена знала о матери мало: та была воровкой, попалась жандармам и не вышла из тюрьмы – умерла от чахотки. Видимо, по наследству дядя передал ей «титул» чахоточной. Просто так. За бледную кожу и выступающие под ней острые кости. Позвонки, рёбра, ключицы и вечно кровоточащие костяшки – от стирки в ледяной воде не спасало топлёное масло. Она всегда была курносой, с волосами цвета медной проволоки, ни на что не годной «девочкой».

Почти ни на что.

Они остановились у «Бирюзовой лилии». Невена крутила головой, замечая косой проулок за спиной. Порскнуть бы туда, как мышь, подумала она, когда на пороге показалась женщина: ещё не старая, лет сорока, с белёным лицом и ярко-алыми губами; её пепельные волосы были собраны в высокую причёску, а платье приспущено, открывая покатые плечи. Под носом сидела не то большая родинка, не то бородавка. Растянув рот в улыбке, хищной, как у пираньи, женщина, названная митресс, шагнула навстречу.

– Ну, кого привёл, Мэб? Дай-ка поглядеть…

Цепкие пальцы впились в подбородок. Невена дёрнула головой. Митресс рассмеялась.

– С норовом девочка!

– Она понятливая. Если объяснить как надо.

– А как надо? – женщина цокнула языком. – Ты её голодом, что ли, морил? Как щепка худая.

– Берёшь или нет?

– Беру. Подавись своими холами. – Зазвенели монеты в кошельке. Невена смотрела на горстку денег и не верила.

Это ей цена? Столько она стоит?

И впрямь глупая. Она сорвалась с места и… не успела свернуть в проулок. Дядька поймал за ухо – за медную серёжку, доставшуюся от матери, всё, что было у Невены своего. От резкой боли из горла вырвался крик.

– Далеко собралась?

Он встряхнул её, как куклу. Мочка порвалась, и серьга с тихим звяком упала на камень. По дядькиным пальцам потекла кровь.

– Будешь ещё пытаться? Будешь?!

– Нет, мон!

Сжав тонкое запястье, он толкнул её через порог. Из-за слёз Невена не увидела ступенек и споткнулась. Митресс что-то говорила, но из-за шума в голове сложно было разобрать. Следом пришли другие голоса – женские, громкие, сочувствующие. Чьи-то руки коснулись спины, волос, кто-то протянул мокрую марлю – она тоже стала красной.

Медная серьга останется лежать на булыжнике: вдруг её кто-то подымет. Вторая – сохранится у Невены как память. Ухо скоро зарастёт, и Эула проколет его снова. А после – Невена сбежит.

Встретит Ската у моста.

И станет Умброй.

☽ ⚓ ☾

Под мостом было сыро и пахло плесенью. Канал в этом месте обмелел, остались только лужи с островками грязи; наброшенные поверх доски жаловались на судьбу, скрипели под подошвами.

Доски скрипучие – Невена невезучая.

Сбежать-то сбежала, а дальше что? Как в сказке: «Налево пойдёшь – беду найдёшь, справа заплутаешь – себя потеряешь, а если прямо…»

Нога провалилась по щиколотку. Вот щучья жижа!.. Лилась внутрь башмака – холодная, до костей пробирала. Невена попрыгала на левой пятке, пытаясь вытряхнуть. Обшарила взглядом тесное пространство подмостовья. От пиявих ночёвок осталось кое-какое тряпьё, кипа гнилых газет, подмокшая и превратившаяся в клей: должно быть, ими кормили костёр, но затея изначально гиблая. Дым привлекал гиен, да и в сырости огонь