Князь Барбашин 3 - Дмитрий Михайлович Родин

июне 1527 года в Вестеросском доминиканском монастыре состоялся сословный риксдаг, на котором присутствовали двадцать членов риксрода, фрельсы, бонды, горожане и горняки. К ним, от имени короля, обратился канцлер Лаурентиус, напомнивший всем о соблюдении договора о взаимных обязательствах короля и народа, и несправедливых претензиях к присутствующему тут же на собрании Густаву I Вазе. Ибо тот выполнил все свои обязательства по отношению к народу, а вот народ не выполнил своих обязательств по отношению к нему. Потому как доходы государства недостаточны для удовлетворения всех нужд, в том числе и уплаты внешнего долга.

На риксдаге, привычно уже за последние годы, присутствовала любекская делегация и король предложил непокорным самим вступить в переговоры с Любеком по вопросу о долгах Швеции и посмотреть, "захочет ли Любек, чтобы ему заплатили мятежом".

В результате пламенных речей короля и канцлера, бонды и горожане решительно встали на сторону государя, а на дворянство оказали столь сильное давление, что те вынуждены были согласиться с высказанными предложениями. Впрочем, большая часть земельных угодий шведского дворянства давно уже перешла, либо по завещанию, либо в качестве дара, в собственность церкви и монастырей, так что поправить свои дела за счёт церковных земель они были совсем даже не против. Так что общим решением риксдага королю предоставили целый ряд экономических возможностей. В том числе были приняты резолюции о широком налогообложении Церкви и редукции епископских замков и церковных земель, переданных духовенству с прошлого века. Кроме того, к королю переходили все доходы, получаемые Церковью в виде церковных штрафов, а численность вооружённых свит епископов была поставлена под королевский контроль и значительно ограничена.

Еще одним решением Вестеросского риксдага стало официальное признание нового, лютеранского учения и принятие положения, в соответствии с которым Слово Божие может отныне спокойно проповедоваться по всей Швеции на понятном всем её жителям родном языке. Что лишь ещё более углубило ту пропасть, что разверзлась между приверженцами старой, католической церкви и королём. В результате люди, вроде епископа Браска быстро сообразили, куда дует ветер. Они ещё попытались бороться за свою паству, но лютеранство расползалось по стране просто неостановимым потоком. Людям нравилось во время службы не просто слушать непонятные слова из уст проповедника, а понимать то, о чём он говорит. К тому же теперь Библию мог прочесть каждый, кто был грамотен (а таких людей было много даже среди свободных бондов, не говоря уже про горожан и фрельсов), а не только тот, кто владел латинским языком. И в результате многим сторонникам старого порядка пришлось задуматься об эмиграции, выбирая между жизнью на чужбине и смертью от рук толпы или палача.

Нильс Фалькадл, кутаясь в тёплый плащ, был одним из тех соратников линчёпингского архиепископа, кто последним простился с ним на шведской земле. Хотя и не надеялся уже с ним увидеться. Ведь почти сразу после риксдага архиепископа бросили в тюрьму, лишив его замков и цитаделей, но вскоре король смилостивился и разрешил ему посетить с визитом Готланд. И вот Фальдкадл пришёл в порт, чтобы попрощаться с товарищем по борьбе, прекрасно зная, что Браск не собирался возвращаться обратно. И хотя тот предлагал ему ехать вместе с ним, но Нильс имел на этот счёт своё мнение. Да, он тоже здорово насолил королю своими воззваниями и не верил в то, что его минует чаша королевского гнева, но бежать он собирался не в Польшу, как архиепископ, а совсем в другую сторону. В Норвегию.

Потому как продолжающееся недовольство экономическим кризисом, новым налогом на Любек и начавшейся реформацией вызвало в Даларне очередное, уже второе по счёту, восстание, во главе которого встал некий Дальюнкерн, который приехал из Норвегии и выдал себя за Нильса Стенссона Стуре, сына Стена Стуре Младшего и Кристины Гилленштерны. Это известие, кстати, привело к неожиданной вражде между приходами Далек-Карла, которые оказались словно меж двух огней, разделенные между своей лояльностью королю и лояльностью семье Стуре. Чем и поспешил воспользоваться Густав, вызвав представителей повстанцев на переговоры в Уппсалу в мае 1527 года, а в дальнейшем поддерживал с ними постоянные контакты. Так что, не смотря на продолжающееся восстание, на риксдаге в Вестероссе присутствовало и несколько представителей из мятежной провинции. Отчего Дальюнкерн, поняв, что стопроцентной верности ему от даларнийцев не добиться, поспешил вернуться обратно в Норвегию, откуда и продолжил поддерживать повстанцев.

— И всё же, я вновь предлагаю тебе следовать со мной, — проговорил Браске, стоя возле деревянных сходен, что были перекинуты с пирса на корабль.

— Нет, — покачал головой Нильс. — Я не верю полякам. Думаешь слухи о сватовстве Густава к Ягеллонам пусты?

— Тем более нужно стремиться туда, — оставался непреклонным архиепископ. — Ягеллоны — католики и не отдадут свою дочь за еретика.

— В политике ради выгоды подчас на многое закрывают глаза, — вздохнул Фалькадл. — У Сигизмунда слишком плохой сосед, чтобы быть излишне разборчивым. К тому же Густав прямо не отрёкся от католичества.

— Но что Польше даст Густав? Швеция весьма небогатая страна с маленькой армией и по уши в долгах.

— Зато у Швеции есть Фалун, — не согласился Нильс. — А Фалун — это медь, которая идёт на пушки. У Швеции есть железо, без которого на современном поле боя нечего делать. Ну и в конце концов, у них обоих один и тот же грозный сосед — Рутения. Так что у Густава есть что предложить Сигизмунду.

— А этот Юноша из Даларны точно сын Стуре? Вообще-то утверждают, что настоящий Нильс умер и был похоронен в Упсальском соборе, да и его мать подтвердила эти слухи.

— Чего не сделаешь, чтобы спасти сына, — пожал плечами Фалькадл. — Лично я не верю в эти слова о его смерти. Подумай сам: сын прошлого правителя принят пажом при дворе — да я ломаной монеты не дам за то, что он не был постоянно под угрозой. Ведь сторонники старых порядков видели в нём своё знамя, а сторонники Густава — угрозу их новому статусу. Липовая смерть в данном случае лучший способ сохранить сыну жизнь.

— Вот только мальчик подрос и захотел править сам, — печально вздохнул архиепископ. — Но у него, в отличие от Густава, не нашлось богатых помощников. А король Стуре был бы для нашей веры куда лучшим кандидатом, чем король Густав.

— Трудно сказать, — не согласился Фалькадл. — Когда Густав сражался за трон, он тоже не посягал на имущество Церкви. Но в нашем случае это и вправду куда лучший вариант. Так что я поеду к нему и постараюсь помочь в меру своих сил. По крайней мере, когда меня поведут