Кредо инквизитора II - Алексей Михайлович Рутенбург

в самом углу пианино. Между ним и диваном располагалась тумбочка, а над ним, приспособленным под место для ночлега, справа находилось окно, из которого свет и терроризировал меня всё утро. В конце стены стоял письменный столик и рядом с ним стул. На столе, к слову, тоже сидел приличных размеров плюшевый медведь. Пахло приятно: не парфюмом, не освежителем, а просто глубокий и приятный аромат, ласкающий чувствительные рецепторы, не было никаких резких запахов, кроме, конечно, моего перегара и вони от моих носков, что жёстко и очень быстро оккупировали всю комнату. Надо хотя бы проветрить.

Открыв настежь окно, я вышел в большую гостиную, где меня уже ждал Шрифт.

– Пошли, – кивнул он мне, и мы покинули квартиру.

***

Мы вышли во двор. По нему как сайгаки скакали инквизиторы с деревянными мечами. Свет заливал тренировочную площадку – да, это всё-таки не Питер.

– Генри! Во дворе… в открытую… не скрываясь? – Я удивлялся, был в шоке потому, что помнил, по каким техническим комплексам нам приходилось прятаться, чтобы тренировать удары и приёмы, чтобы поддерживать себя в форме. Я вспоминал, в каких условиях был сам и невольно сравнивал со здешними. Это было поразительно и не укладывалось в моём понимании.

– Не парься, эти дома полностью отданы инквизиторам, и доступ во двор ограничен, поэтому здесь можно спокойно проводить тренировки каждый день. Я понимаю, для тебя это всё неправильно, для тебя инквизиторство – это нечто, скрытое от людских глаз, поэтому оно – что-то связанное с подвалами, заброшенными помещениями, грязью, крысами. Скажу так, друг мой, чем-то здесь хорошо, а чем-то у нас.

Я наблюдал за инквизиторами, которые учились владеть мечами, и улыбался. Они были совсем детьми: самому старшему от силы дашь лет двадцать, но мой взгляд приковала занимавшаяся в одиночестве на заднем плане Рене.

– Шрифт, а чего они все такие мелкие? – Спросил я.

– Тебе во сколько правду открыли? – Задал он встречный вопрос.

– В двадцать три, – спокойно отреагировал я.

– Так это не они рано, а ты поздно, – улыбнулся он. – Инквизиторов ищут постоянно, и, заметив, присматриваются, а затем открывают правду в очень раннем возрасте.

– Примерно? – Поинтересовался я.

– Лет в двенадцать, иногда чуть старше, бывает, что даже младше.

– То есть они примерно моего уровня? – Удивился я.

– Да, где-то так.

– А тебя во сколько, ну это…?

– В тринадцать. Инквизиторство спасло меня от тюрьмы.

– Расскажешь? – Я хотел узнать побольше, чтобы лучше понимать его. Лучше общаться с ним, чувствовать то, что чувствует он.

– А ты с какой целью интересуешься? – Шрифт скорчил показную недоверчивую сморщенную гримасу, и мы засмеялись. – Ну, в общем, детдомовский я. Родителей своих знать не знал, а в таких местах братство – это свято.

– Это и у нас так, – я с пониманием дела констатировал факт.

– Ага, именно поэтому ты и я – отступники! – Снова засмеялся Шрифт.

– Да, мы явно неудачный пример.

– Ну и с ранних лет началось: стенка на стенку, лица в кровь, руки в мясо, а жрать хочется, и тут познакомился с другой наукой.

– Какой?

– По карманам шерстить начал. По мелочи: бумажники, ручки, что повезёт, а время было такое, что, рано или поздно, словил бы я поезду в места не столь далёкие. Как-никак конец семидесятых, для кого-то золотое время, просто мы это время не хотели принимать, мелкими были, глупыми. Ну, вот и цапнул я раз кошелёк у инквизитора, а он на это и рассчитывал. Сказать мне тогда, что я другой – да разве поверил бы. Стянул кошелёк, а он за руку поймал, повёл с собой. Я испугался, жуть, думал, всё – крышка, здравствуй, малолетка, а тут нет. Привёл и фокусы начал показывать с помощью мыследействий, а потом вопрос: хочешь, мол, научиться? А я что? Кто же не захочет? И всё, Володька Шнур пропал для своих друзей и вообще для всего мира.

– И не жалеешь? – Вопрос, который мучает любого отступника.

– Ни капли. А то, что отступником заделался, так ты это не серчай, не из таких благих, как ты, побуждений. Просто с тринадцати до двадцати восьми лет крови моей столько попили… И в рейды ходил, и жизни спасал, и свою шкуру не щадил, да только уже двадцать восемь, а в тридцать пять, максимум тридцать семь, сослали бы меня в тайгу или деревню какую-нибудь, чтобы следил за порядком, да сгнил бы там со скуки. Да и в стране полный иероглиф творился – девяносто третий. Тут вообще чёрт ногу сломит, что вообще будет дальше?.. Ну, я под шумок осенних событий и слился, подумал, нет, братцы, это не для меня, то, что дьявол натворил дел – это и слепому видно, вот только как бы приказа не было людей резать. Все с ума сошли, я и воспользовался моментом. Зато смотри, мне пятьдесят два, и умирать я не собираюсь.

– Я тебя не осуждаю, я тогда под стол пешком ходил. Скажи, а вот девушка среди инквизиторов – это как? – Этот вопрос меня с утра мучал. Инквизиторами могут быть только мужчины, уж простите… И тут девушка среди инквизиторов не только живёт, а ещё и тренируется.

– Рене Дарк – девушка с печальной судьбой. Когда ей было шесть, нечисть напала на её семью. Уж кто там был – оборотни или ещё кто, врать не буду, не знаю, но мрази много было. Отца и мать убили, ей повезло, что рейд успел, нынешний архинквизитор Грегори Атик, считай, вытащил её из самой пасти адских тварей, из самого жерла вулкана. Она выжила чудом, а он не смог сдать в дом малютки. Удочерил её. Ему нелегко пришлось с двумя разнополыми детьми примерно одного возраста. Вон его сын – Пьер Атик, – Шрифт показал пальцем на короткостриженого молодого парня с зализанными назад волосами в чёрной кофте с застёжкой на молнии спереди и лямками, словно у него за спиной рюкзак, явно со сломанным носом и католическим крестиком на груди. Парень ловко управлялся с мечом и мог вести бой сразу с несколькими противниками.

– Стоп! Он – инквизитор? – Франция не перестаёт удивлять. Дело в том, что у инквизитора не может родиться сын инквизитор, вероятность этого равна примерно пять сотых процента, и подобное явление, естественно, крайне редко, если вообще случается, но, как я успел убедиться, из любого правила есть исключения.

– Да, друг мой, невероятно, но факт. Правда, отец этим совершенно не доволен, он хотел для сына лучшей жизни. Из-за этого Пьеру достаётся больше всех, отец учит его выживать и