Я – Товарищ Сталин 3 - Андрей Цуцаев

Холод усиливался, пальцы Вицлебена, сжимавшие ружьё, онемели, кожа на костяшках покраснела, и он снова отхлебнул шнапса, передавая фляжку Клюге. Жидкость обожгла горло, но тепло растеклось по телу, ненадолго отгоняя мороз. Моральная дилемма сжимала его: долг перед Германией требовал верности, но Гитлер, с его безумными планами, казался угрозой, которую нельзя игнорировать. Внезапно хруст ветки неподалёку заставил их замереть. Звук был резким, не похожим на шорох снега под лапами зверя. Клюге, подняв ружьё, шепнул, голос был напряжённый, с едва уловимым страхом:

— Слышал? Это не зверь. Кто-то следит за нами?

Вицлебен, оглядевшись, всмотрелся в тени между соснами, где снег лежал нетронутым, но лёгкое движение воздуха подсказывало, что лес не так пуст, как кажется. Он сказал:

— Может, кабан. Но в эти времена, Гюнтер, даже лес не безопасен. Идем дальше?

Клюге, сжав ружьё, кивнул:

— Идем, Эрвин.

* * *

Горы Абиссинии, окутанные ночной мглой февраля 1936 года, дышали холодом, а звёзды, бесчисленные и яркие, мерцали над вершинами, отбрасывая призрачный свет на каменистые тропы, где деревья дрожали под резкими порывами ветра. Река в долине текла медленно, её воды, чёрные, как ночь, отражали звёзды, а вой шакалов, эхом разносившийся по ущельям, вплетался в шорох листвы, создавая зловещую симфонию.

Абиссинский воин Алем, высокий, с кожей, тёмной, как обсидиан, и глазами, горящими решимостью, притаился за скалой, его босые ноги мёрзли на ледяных камнях, но сердце билось ровно, готовое к бою. Его винтовка, старая, с потёртым прикладом, лежала в руках, её холодный ствол обжигал пальцы. Рядом, укрывшись за валуном, стоял советский командир Иван. Его лицо, покрытое щетиной, было напряжённым.

Двести советских солдат, рассредоточившихся в лесу, ждали сигнала, их шаги заглушались хрустом веток и шорохом листвы. Итальянский лагерь внизу, окружённый частоколом из брёвен, освещался кострами, чьи языки пламени бросали тени на палатки, ящики и склад, полный снарядов, укрытый брезентовым навесом, окружённый пулемётными гнёздами.

Алем, всматриваясь в лагерь, шепнул Ивану:

— Иван, часовые у склада. Три пулемёта на вышках, патрули проходят каждые восемь минут. Взрыв склада разнесёт весь лагерь в щепки.

Иван, прищурившись, изучал лагерь, где силуэты итальянцев двигались у костров.

— Алем, похоже, что на это складе весь арсенал и снаряды целого полка. Охрана у них крепкая. Твои бомбы надёжны? Один промах, и мы все погибнем.

Алем, сжав винтовку, кивнул, его глаза сверкнули решимостью, но голос дрогнул от моральной дилеммы:

— Бомбы готовы, Иван. Но эта война… мы проливаем кровь ради свободы, но какой ценой? Можем ли мы доверять твоим людям до конца? Что вы не оставите нас один на один с Муссолини?

— Мои люди здесь, чтобы помочь, Алем. Но в этом бою основная роль у вас. А мы прикроем фланги. Повтори план ещё раз.

Алем, указал на тропу, ведущую к лагерю:

— Разведчики отвлекут южный фланг — зажгут факелы, выстрелят в воздух, закричат. Итальянцы побегут туда. Мы с севера проберёмся к складу. У нас сорок бомб, их хватит, чтобы всё разнести. Твои пулемёты должны держать фланги, и не дать нас окружить.

Иван, развернув карту, указал на позиции своих солдат:

— Мои пулемётчики на холмах, готовы бить по контратакам. Но, Алем, если часовые заметят вас до взрыва, мы не выберемся. Ты уверен в своих воинах?

Алем, посмотрев на звёзды, ответил быстро, но с тенью сомнения:

— Уверен, Иван. Но кровь… сколько её прольётся ради страны? Стоит ли свобода такой цены?

Иван, сжав револьвер, ответил с лёгкой горечью:

— Свобода всегда требует жертв, Алем. Мы здесь, чтобы их минимизировать. Начинаем.

Ночь сгущалась, ветер завывал, срывая листья с кедров, а шакалы, воющие в ущельях, добавляли зловещую ноту. Абиссинцы, в тёмных плащах, двигались бесшумно, их ноги тихо скользили по камням, едва касаясь земли. Разведчики на южном склоне зажгли факелы, их крики и выстрелы разорвали тишину, как гром. Итальянские часовые, встревоженные, бросились к югу, их крики смешались с грохотом пулемётов, чьи вспышки осветили ночь, окрашивая скалы в багровый свет. Алем, ведя группу из пятидесяти воинов, прокрался с севера, где склад, полный ящиков со снарядами, стоял под брезентовым навесом, окружённый пулемётными гнёздами и часовыми, чьи тени мелькали в свете костров. Его сердце колотилось, каждый шаг был пропитан риском, а тени часовых заставляли держать винтовку наготове. Иван, с пулемётчиками на холмах, следил за лагерем, их стволы были направлены вниз, готовые открыть огонь. Алем, подползая к складу, шепнул Тесфайе, молодому воину с горящими глазами:

— Тесфайе, бомбы готовы? Если промахнёмся, мы не уйдём.

Тесфайе, сжимая мешок с самодельными взрывчатками, кивнул:

— Готовы, Алем. Но итальянцы… они будут драться до конца. Что будем делать, если нас окружат?

Алем, положив руку на плечо Тесфайе, ответил:

— Мы сражаемся за свою страну, Тесфайе. Бросай, когда я дам сигнал.

Крики с юга усилились, итальянцы метались, их пулемёты били по теням, а лагерь ожил, как потревоженный улей. Алем махнул рукой, и Тесфайе, метнувшись к складу, бросил первую бомбу. Взрыв разорвал ночь, как молния, склад вспыхнул, и огненный столб взметнулся к небу, сотрясая горы. Снаряды начали рваться, их грохот раскатился по ущельям, разрывая брезент, деревянные ящики, металлические укрепления. Огонь, жадный и неумолимый, пожирал склад, палатки, повозки, превращая лагерь в пылающий ад. Осколки снарядов, раскалённые и острые, летели во все стороны, врезались в частокол, сбивая деревья, оставляя дымящиеся воронки, глубокие, как кратеры. Пули итальянцев свистели, врезаясь в камни, сбивая ветки кедров, а крики раненых тонули в грохоте взрывов. Дым, густой и чёрный, поднимался к звёздам, застилая небо, а палатки, охваченные пламенем, рушились, их обугленные обломки падали на землю, разбрасывая искры. Итальянцы, в панике, бежали, их шинели горели, оружие падало из рук, а пулемёты, перегревшись, замолкали, их стволы дымились в ночи. Новые взрывы сотрясали лагерь, когда бочки с топливом вспыхивали, разбрасывая пламя и обломки, которые ломали укрепления, сносили вышки, превращали частокол в груду щепок.

Советские пулемёты загрохотали с холмов, их пули косили итальянцев, пытавшихся организовать оборону. Пули свистели, врезались в землю, разрывали остатки палаток, пробивали ящики, а крики раненых смешивались с треском огня. Осколки снарядов, раскалённые, как метеоры, разлетались, пробивая укрепления, сбивая часовых с вышек, оставляя за собой дымящиеся борозды. Огонь распространялся, пожирая всё — склады, повозки, ящики с боеприпасами, бочки с топливом, превращая лагерь в море пламени. Итальянские солдаты, крича, бежали, их шинели вспыхивали, как факелы, а оружие, брошенное в спешке, валялось