Мы, Николай II. Годы 1914-… - Станислав Черняк

В дальнем углу стола раздался громкий кашель — это Черчилль от неожиданности подавился пивом.

Глава 82

Сказать, что я испытал шок, — это не сказать ничего. Однако годы страшного напряжения и нечеловеческой ответственности за судьбу стран в достаточной мере закалили меня, чтобы я не свалился в обморок.

— Уберите этого сумасшедшего, — приказал я вбежавшему следом адъютанту Мордвинову и охране. — А Григория Ефимовича накормите и успокойте.

— Истинного, слава Богу, нашёл, — ещё раз произнёс Распутин, но уже гораздо тише и с гораздо меньшей уверенностью.

— Григорий Ефимович, Вы что, белены объелись? — я ужасно разозлился, так как был уверен, что мы уже раньше расставили с Распутиным все точки над «i» в вопросе моего появления.

Мои сотрапезники с выпученными глазами смотрели на развернувшийся перед их глазами спектакль. У Франца Фердинанда на лице застыл ужас, лицо Вильгельма немного перекосило, Черчилль наконец прокашлялся и теперь с интересом ждал дальнейшего развития событий. Моей охране наконец удалось увести из помещения Распутина и моё бывшее тело. Да, согласен, звучит жутко, но путаницы и так хватает, чтобы я начал называть его Николаем II. Собрав в кулак всю свою выдержку и с трудом выдавив на лице улыбку, я максимально спокойно произнёс:

— Водка, господа, не только старинная российская традиция, но и причина многих наших бед.

— Но как странно был одет человек, которого привёл Распутин, — Франц Фердинанд, похоже, тоже успокоился, и к нему вернулась способность мыслить логически. — Он больше напоминает не русского, а американца. Я видел отдалённо похожую одежду из ниамской саржи, разработанную Ливаем Страуссом. Эта ткань поставляется, насколько мне помнится, из французского города Ним, а потому и получила название «деним». Но столь ярких расцветок, признаюсь, видеть мне ещё не приходилось.

— А может быть, это какой-то балаганный шут? — предположил Вильгельм. — Бог с ними, господа, давайте лучше продолжим наш разговор.

— А, кстати, мне сообщили, что Распутин пропал сегодня утром. Интересно было бы узнать — где это он пропадал? — продолжил размышлять Франц Фердинанд.

— Я уверен, что Николай Александрович не будет делать из этого тайны и позже нам всё объяснит. А я поддержу мысль, что наш разговор куда важнее самых забавных происшествий, — произнёс Черчилль, сделал ещё один добрый глоток пива, и обратился непосредственно ко мне. — Вы, кажется, что-то хотели предложить, когда нас внезапно прервали?

— Я хотел бы вернуться к идее, которая, вполне возможно, покажется вам, господа, слишком новой, смелой и радикальной, но хочу заметить, что идея эта не нова. Впервые она возникла почти сто лет назад, когда мой предшественник, император Александр I, в концепции Священного союза выдвинул идею консолидации европейских наций и государств на принципах добровольности и приоритета духовно-религиозных ценностей и предложил по примеру Соединённых Штатов Америки создать Соединённые Штаты Европы. И стоит заметить, что это была гораздо менее смелая и радикальная идея, противоположная установкам Наполеона на насильственно-военное объединение Европейского континента. Помимо этого, разговоры о необходимости подобного надгосударственного образования я вёл с вашими уважаемыми предшественниками — императорами Францем Иосифом и Вильгельмом II ещё в самом начале нынешнего века. Мы тогда почти пришли к соглашению, но русско-японская война внесла заметный раскол в наши ряды. В итоге вопрос на долгие годы завис в воздухе, и вот именно сейчас, когда реальная угроза ужасной мировой войны, словно мрачная туча, нависла над нами, я призываю отбросить все сомнения и вновь вернуться к этому вопросу.

— Соединённые Штаты Европы, — Черчилль так произнёс эти слова, словно пробовал их на вкус. — Звучит просто дьявольски завораживающе.

Вильгельм и Франц Фердинанд переглянулись. Судя по выражению их лиц, моя идея не вызвала однозначного отторжения, а значит, можно попробовать реализовать её на практике. Чтобы развеять последние сомнения, я добавил:

— Альтернативы нет, господа. Война, начнись она сейчас, окончательно добьёт экономику наших стран, что приведёт к волнениям и бунтам. А это, как вы понимаете, чревато революциями и гражданскими воинами. Не слишком ли дорогая цена за то, что четыре нормальных парня за кружкой пива не смогли договориться друг с другом и побороть чрезмерные амбиции и гордыню?

— Пожалуй, я бы даже усилил действие пива с помощью виски, — неожиданно заявил Франц Фердинанд. Мы с Вильгельмом тоже не стали отставать. Уинстон Черчилль на минуту отложил свою вечную сигару и произнёс тост:

— За мир, господа, и за воплощение всех наших самых смелых идей!

Мне почему-то запомнилось, что все четверо выпили до дна, договорившись после этого начать переговоры и консультации на уровне военных министров и министров финансов, а чуть позже — подключить премьеров наших правительств.

Перед тем как расстаться в этот вечер, я попросил императора Вильгельма задержаться на пару минут.

— Не примите меня за сумасшедшего, Ваше Величество, но я думаю, Вы в курсе, что наша семья, а в особенности Аликс, имеет две основные общие черты с Вашей уважаемой семьёй. Это немецкое происхождение и свойственный многим германцам мистицизм. Не знаю, как Вы, а лично я верю многим предсказаниям Григория Ефимовича Распутина.

— Даже когда он притаскивает незнакомцев и пытается выдать их за своего императора? — вежливо улыбнулся германский император.

— Это частности, постараюсь прояснить ситуацию и потом расскажу. А сейчас я прошу Вас поверить в провидческий дар Распутина и обратить Ваше пристальное внимание на одного человека — Адольфа Гитлера. Его отец — таможенник Алоис — одно время носил материнскую фамилию Шикльгрубер, но потом стал именоваться Алоис Гидлер в честь приёмного отца и приёмного дяди Иоганна Непомука Гидлера, взрастившего и воспитавшего его. Именно по настоянию последнего в 1876 году три свидетеля удостоверили, что Гидлер при жизни признавал Алоиса своим сыном, что позволило последнему сменить фамилию. При этом дёллерсхаймский священник, внося исправление в метрическую книгу, ошибся в одной букве и записал фамилию как «Гитлер».

— Первый раз слышу про этого человека, — произнёс Вильгельм, задумчиво потерев лоб.

— И немудрено. В настоящий момент он рядовой вольный художник. Рисует открытки, рекламные плакаты, живёт по хостелам в Вене и едва сводит концы с концами.

— В Вене? Но это ведь вотчина Франца Фердинанда. Почему же Вы решили обсуждать этого бумагомарателя со мной?

— У Франца и без этого хватает проблем. И я, подобно Вам, никогда не заинтересовался бы