Тихая пристань - Анна Рогачева

— Арина… — забормотал он, едва увидев ее. — Спасай… Меня… нас…

— Что случилось?

— Лексей… — Семеныч сглотнул, обводя испуганными глазами хутор. — Он… живой. И он меня нашел. Говорит, я должен… я должен рассказать пану Гавриле, что это ты… ты все подстроила. Что ты ведьма, что ты Ивана свела с ума, а его, Лексея, подставила. Иначе… иначе он меня самогонным аппаратом задушит, а семью…

Он разрыдался, бессильно опускаясь на землю. Арина стояла над ним, и в ее глазах не было ни страха, ни гнева. Было холодное, ясное понимание.

Перемирие кончилось. Война входила в ее дом, больше не в образе вежливого коллекционера, а в виде старого, озлобленного и смертельно опасного врага. И на этот раз отступать было некуда.

Она посмотрела на своих детей, вышедших из хлева на шум. Посмотрела на плачущего Семеныча. Посмотрела на иглу в своей руке, тускло блеснувшую в последних лучах заката.

Паутина приближалась. И ей предстояло решить, станет ли ее нить просто еще одной нитью в этой паутине, или же она сумеет выткать из нее нечто такое, что разорвет любой узел, любую хитросплетенную ловушку.

Ее путь беглеца был окончен. Начинался путь защитницы. И первым шагом на этом пути было не бегство, а решение. Решение встретить угрозу лицом к лицу. Не как жертва. Не как скрывающийся артефакт. А как Арина. Женщина, которая умеет шить. И которая теперь должна была сшить не только одежду или уют, но и свою собственную, несокрушимую правду.

Глава 20

Семеныч сидел на обрубке у хлева, трясясь мелкой дрожью, и пил воду из ковшика, которую подала ему Арина. Его пальцы так и не смогли согреться, обхватывая глиняную поверхность.

— Он как тень, Арина, честное слово! — выдохнул он, и голос его срывался на визгливый шепот. — Я в сарай за дровами — а он там стоит. Не пойми, как вошел. Лицо… лицо все перекошено, один глаз не открывается, и говорит тихо-тихо, будто шипит: «Здравствуй, партнер. Заждался тебя».

— И что он хочет? — спросила Арина, стоя перед ним. Петька, прижав к себе Машеньку, стоял в двух шагах, слушая, не дыша.

— Он говорит: пан Гаврила после той истории со мной, с кабаком, в большом гневе. Силы теряет. Нужно ему дать… дать нового врага. Не Ивана — того уже списали. А того, кто за всем стоял. Тебя.

— На каком основании? — голос Арины был спокоен, но внутри все сжалось в ледяной ком.

— На каком… — Семеныч закатил глаза. — На ведьмовском! Говорит, ты меня травой какой-то опоила, чтоб я на него, Лексея, все взвел. Что ты Ивана зельем с ума свела. Что рубаху Марфину не простым шитьем чинила, а наводила порчу! И что… и что теперь ты здесь, в округе, ту же паутину плетешь!

Арина молчала. В словах Лексея, искаженных злобой и страхом, угадывалась чудовищная, извращенная логика. Он создавал миф. Миф о ведьме, которая вселилась в тихую бабу и управляла событиями. Это было опасно и гениально. Ведь с мифом, с суеверием не поспоришь фактами.

— И что, если ты откажешь?

— Он убьет! — Семеныч схватился за голову. — Не меня — так внучат моих! Он же теперь зверь, Арина, не человек! В нем одно мщение! Он говорит, у него ничего не осталось — ни положения, ни доверия пана. Только эта правда про тебя. И он ее донесет. А я… я буду свидетелем. Или трупом.

В хлеву повисла тягостная тишина. Слышно было, как на печной заслонке шипит последний уголь, и как где-то далеко каркает ворона.

— Мама, — тихо сказал Петька. Его лицо было белым, но голос не дрожал. — Мы опять побежим?

Арина обернулась к нему. В его глазах читалась не детская покорность, а взрослый, тяжелый вопрос. Опять? Опять в холод, в голод, в страх?

— Нет, — твердо сказала Арина. — Мы не побежим.

Она подошла к Семенычу, опустилась перед ним на корточки, заставив его встретиться с ней взглядом.

— Слушай, Семеныч. Ты можешь пойти к Лексею и сказать, что согласен. Можешь вести его сюда. Можешь подтвердить любую его сказку.

Старик замотал головой, завозился.

— Да я не…

— Можешь, — перебила его Арина. — Но тогда ответь себе на один вопрос. Кому ты больше веришь: тому, кто пришел к тебе, как вор, и угрожает смертью твоим близким? Или той, кто не выдала тебя пану, когда могла, и дала шанс выйти сухим из воды? Я тебя не опьяняла травами, Семеныч. Я дала тебе возможность стать человеком, а не пособником. Лексей же предлагает тебе снова стать пешкой. И пешки, как ты знаешь, на доске долго не живут.

Она говорила негромко, но каждое слово падало, как камень, в болото его страха. Он смотрел на нее, и в его заплывших глазах шла борьба.

— Но что же делать-то? — простонал он. — Он придет! Если я не явлюсь завтра к условленному месту…

— Явись, — сказала Арина.

Все, даже дети, замерли.

— Что? — выдавил Семеныч.

— Явись. Скажи ему, что согласен. Скажи, что боишься меня, что я и правда страшная, что видела, как я по ночам с луной разговариваю. Что угодно. Но скажи, что для свидетельства нужна улика. Вещь. Та самая, которой я «наводила порчу». Моя игла. Или что-то, сшитое мною, с особой силой. Скажи, что украдешь. И назначь встречу здесь, на хуторе. Завтра, в сумерках. Скажи, что я уйду к сестре в избу на вечернюю молитву, а в хлеву останутся дети да моя рабочая корзинка.

— Арина, ты с ума… — начала было Агафья, которая стояла в тени, прислушиваясь, и лицо ее было искажено ужасом.

— Сестра, молчи, — не оборачиваясь, сказала Арина. Ее взгляд был прикован к Семенычу. — Ты сделаешь это?

— А… а что будет? — прошептал старик.

— Будет то, что он придет за «уликой». И найдет здесь не беззащитную ведьму, а хозяйку дома. И мы с ним поговорим.

В ее голосе не было бравады. Была холодная, неоспоримая уверенность. Уверенность не в силе кулаков, а в силе права. В праве на свой порог.

Семеныч долго смотрел на нее, потом медленно, с трудом, кивнул.

— Ладно. Попробую. Господи, пронеси…

Когда он, пошатываясь, ушел в темноту, в хлеву разразилась буря.

— Ты рехнулась! — зашипела Агафья, выйдя на свет. Ее худые руки сжались в кулаки. — Он приведет сюда этого бандита! Он нас всех перережет! Я не позволю! Я сейчас же… я скажу в селе…

— Скажешь, — обернулась к ней Арина, и в ее взгляде