Дом - Оксана Геннадьевна Бутузова

богатство, которое сейчас приходится прятать за пазухой, в тугих мешках или объемистых сумках. Один из продавцов, что стоит напротив нас с Сашей, лезет в одну из таких сумок и достает что-то клетчатое. Рубашку. Замечательную теплую рубашку в краснокоричневую клетку, с длинными рукавами, воротником и на пуговицах, которые чуть поблескивают на солнце. На мгновение мы забываем о работе и щурим глаза.

— Вот, — пыхтит купец. — Отдам за сорок копеек. Только вам. При условии, что скоро закончите с этой канавой.

Мы быстро переключили внимание и старались больше не отвлекаться. Очень уж хотелось закончить канаву до того, как наша рубашка уплывет на ком-нибудь другом. Нас прервал лишь знакомый звон бидонов. Привезли бесплатную кормежку для работников. Предусмотрительный Саша захватил миску, и мы опять, как раньше, распределились по очереди. Мне не терпелось поскорее разделаться с обедом, чтобы снова приступить к разделке льда.

— Я смотрю, вы по работе соскучились, — усмехается Веня. — Так стараетесь, что пар из ушей валит. Я кричу, а вы ничего не слышите.

— Да ты еще ничего не знаешь, отстал у себя на периферии, — отвечаю я. — Нам рубашку обещали. Отличную клетчатую рубашку, всего за сорок копеек, если быстро закончим канаву.

— Не верится, что мы заработаем такую сумму. Если бы с самого утра пришли…

— А я думала, нам и на хлеб хватит, — жалобно скулю я.

Я как-то не рассчитывала, что мы уйдем отсюда без хлеба. Последнее время думала только о нем. Ну и о весне, конечно, — это уже традиционно. Я вспоминала его вкус, бредила им… И теперь долблю эту землю, а перед глазами рассыпаются на крошки ломти черного хлеба. Два удара ломом — бери и ешь. Я нагибаюсь за вожделенным куском, а натыкаюсь на земляные ледышки.

— Рубашка нам необходима, — берет слово Саша. — А то у нас получается, что один человек всегда полуголый.

Это правда. Сейчас это Веня. Ему ничего не досталось, чтобы прикрыть торс. Саша на правах болящего завернут в одеяло, а на мне платье, кофта и сандалии.

— А как же хлеб? — вопрошаю я.

— Хлеб? — он подумал. — Тоже нужен. Поэтому придется работать еще интенсивнее.

Он тут же отбыл на свое рабочее место и схватился за лопату. Это был прежний Саша, энергичный и предприимчивый. Мы последовали за ним.

Занимаясь рытьем, мы ни на минуту не упускали из поля зрения нашу рубашку. Ну почти нашу. Другие тоже старались, их тоже стимулировали всякой одеждой, и все вместе, одержимые рубашками, штанами, куртками и ботинками, мы закончили работу раньше запланированного кем-то срока.

В итоге до захода солнца мы «нарыли» на целых пятьдесят копеек: Саша — на двадцать пять, Веня — на двадцать, я, к сожалению, только на пять. Очень устала. Сказались последствия обморожений. Но все равно я была рада. Во-первых, что вообще что-то заработала в таком полудохлом состоянии. А во-вторых — рубашке, которую мы тут же приобрели и уже рвали друг у друга на примерку. От физических и душевных нагрузок я немного разогрелась, привычные чувства начали возвращаться ко мне, снова хотелось жить и строить дом. Вдобавок нам хватило денег и на хлеб. Столько удовольствий за один день!

— Отрежьте нам, пожалуйста, хлеба на девять копеек. — Саша просунул голову в узкое окошко раздачи и обернулся: — На новую иголку оставим деньги?

Я кивнула. Да. Скорее всего, иголка снова понадобится.

— Тогда уж на восемь копеек, — выступил сзади Веня.

— И то верно. Деньги должны быть про запас.

Хлеб таял на глазах. Брали бы уж сразу на пять копеек или на три, чего уж мелочиться. Я хотела возмутиться, но не успела — мягкий комок печеного теста лег мне на ладонь, и я забыла обо всем негативе, окружавшем меня. Я отхватила полпорции за один раз и жевала долго и тщательно, наслаждаясь вкусом. Ребята тоже растягивали удовольствие. Потом они записались на очередной этап работ, а именно на установку самого забора, и теперь нам светили новые поступления денег. Запись — это, считай, гарантированная работа, правда, только через три дня. Но мы терпеливо ждали.

На третье утро ребята поднялись рано. Я вышла из шалаша их проводить. Веня был в новой рубашке. Саша тоже хорошо выглядел в брюках и сандалиях. Я пыталась всучить ему кофту, но он наотрез отказался, объяснив, что в дороге они будут меняться рубашкой, а за работой и так будет жарко.

— Ну тогда возьми хотя бы косынку? — протянула я ему свою тряпку.

Это он взял. Повязал ее вокруг шеи. Я помахала им вслед и забралась обратно в шалаш. Я представляла, как мои мужчины входят в город. Их сверяют по спискам: пятый коэффициент — все в порядке, можно приступать. Забор тяжелый, он теперь из сплошного железа. Такой не растащишь. Его привезли на нескольких грузовиках. Приходится выгружать отдельными секциями и собирать уже на месте. Четыре человека тащат одну здоровую секцию и устанавливают на дно канавы. Полотно виляет туда-сюда, Саша с Веней с трудом удерживают его вдвоем. Слева и справа подносят еще секции. Подгоняют вплотную, соединяют скобами или чем там еще. Потом закапывают основание и утрамбовывают.

В моем представлении это происходит слаженно и быстро, но в действительности все гораздо более непредсказуемо. Вот кто, например, мог подумать, что наш дом облепит со всех сторон сосульками? Это даже не сосульки, а ледяные деревья какие-то, они крепче стен. Мне будет трудно с ними справиться. И солнцу тоже. Я жду, когда оно наконец скроется за горизонтом. Ведь тогда должны возвратиться мои работники. И теперь я размышляю о том, что они купят на заработанные деньги. Хлеб. Одежда. Доски. Вариантов немного. Первые два, конечно, предпочтительнее, потому что доски складывать уже некуда, а вот еду и одежду… Наши тела тоскуют о них постоянно.

Смеркается. Стало быть, работа окончена и пора возвращаться. Я не выдерживаю и начинаю считать. Один, два, три… Я считаю шаги от города до нашего дома. Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь… Как еще я могу приблизить приход ребят? Пятьдесят два, пятьдесят три… и появление новых вещей в доме… сто четыре, сто пять, сто шесть… Я не в состоянии ни помочь им, ни поторопить, я могу лишь фиксировать их движения. Я просто сгораю от любопытства. Сижу у входа, завернувшись в полуодеяло, и выглядываю на дорогу.

Пятнадцать тысяч восемьсот сорок три… Солнце давно зашло. Это плохо, потому что нельзя будет как следует разглядеть, что они принесут… Двадцать тысяч ровно. Кажется, они миновали развилку. Надо же, я ни