Дом - Оксана Геннадьевна Бутузова

— Вынимай руки, а то совсем замерзнешь! — торопит Веня. — Давай разотру!

— Дай погреться! — отвечаю я.

— Обо что? — удивляется Саша.

— Об воду. Вода здесь почему-то очень теплая. Почти горячая.

Мужчины вдвоем оттаскивают меня от берега, растирают руки, и мы идем дальше. Дома я залезаю в шалаш, зарываюсь в траву и недоделанное одеяло. Слышу, как ребята гремят досками над головой, покрывая ими половину ската, после чего тоже забираются в дом, проходясь по моим бокам острыми локтями.

— Ну вот, так намного лучше. А вход на ночь будем заваливать снегом. Пусть и он нас греет, черт возьми, раз уж выпал, — вносит предложение Саша.

Он еще полон сил, неизвестно откуда взявшихся, опять вылезает наружу и начинает бурную деятельность по сгребанию сугробов на нашу территорию.

— Я потеряла иголку, — признаюсь я Вене.

— Ничего! — успокаивает он. — Не в иголке счастье.

— А в чем?

Веня помолчал немного.

— Знаешь, я ведь уже был наполовину там.

— Ты имеешь в виду забор?

— Да. И я больше не хочу туда возвращаться. Лучше здесь, дома. Здесь еще можно за что-то уцепиться. А там не за что. Там — пустота, абсолютная, бессмысленная. Это страшно, поверь мне.

— А что, если, уцепившись за дом, особенно за такой, как наш, ты рухнешь вместе с ним в эту пустоту?

— Вполне возможно, — рассеянно произносит Веня.

— Тогда есть ли вообще смысл держаться за него?

— Всегда лучше за что-то держаться. Сам по себе человек — ничто. Его разум должен быть приложим к земному, иначе он сойдет с ума. Или ты думаешь, что если оторвешься от земли, то улетишь в небо? Как бы не так! Ты вернешься туда, откуда пришла.

— Нет! Нет! — я не на шутку испугалась. — Я больше не вернусь туда. Это несправедливо. Я не хочу! Мне дали шанс…

— Нас разыграли, — горько усмехнулся Веня.

— Пусть так. Но я все равно удержусь во что бы то ни стало. Дом удержит меня в этом мире. Я буду слушаться его. Он убережет нас. Мы не только не исчезнем, наоборот, окрепнем к весне. Вот я сейчас лягу, укроюсь… И выстою. Я выстою. Во что бы то ни стало…

В обнимку с этой мыслью я лежала несколько суток. Пробовала считать дни, которые предположительно оставались до весны, но, как только поднималась пурга, я забывала все на свете. Сжималась и тряслась от страха, что обвалятся наши стены. Так сильно стучал порой по ним ветер. Он грозился оторвать наши доски и разметать по пустырю. Одно спасение — мои мужчины. Они не сидели на месте, не слушали ветер. Куда-то уходили, приходили, и иногда надо мной возникали новые доски. Однажды они принесли две перекладины и громко стучали по ним булыжником. Неужели досок уже десять? Тогда же появилась третья стенка, которую водрузили на скат шалаша. Получилось вроде треугольного домика, но тепла он, к сожалению, не прибавил.

Ребята постоянно дрались, провоцируя ссоры по любому ничтожному поводу: не пожелал доброго утра, задел чужую ногу, выбираясь из шалаша, слишком медленно ел принесенный суп, вообще сегодня не принес суп и т. п. Они прыгали на дороге друг перед другом, поочередно отвешивая сопернику тумаки, а я лежала и наблюдала в просвет между шалашом и снегом. Иногда болела за кого-нибудь, но чаще равнодушно ждала окончания драки. Когда ребята достаточно уставали, они, еще пышущие жаром, забирались в шалаш, обдавая меня горячим дыханием, и засыпали как убитые. И я вместе с ними.

Мне регулярно приносили еду — пресловутые помои со вкусом и запахом льда в такой же ледяной миске, прилипающей на морозе к губам. Все это вызывало отвращение. И вода из проруби тоже. И от жизни с такой водой и такой похлебкой меня давно воротит. Вот уже несколько дней не хочется в кусты. Может, меня пора ликвидировать?

— Только не сносите меня к забору! — умоляю я ребят. — Пожалуйста, только не туда!

Саша кладет мне на лоб свою широкую ладонь, жаркую, как лед, но тут же отдергивает.

— Если бы ты постоянно двигалась, ходила в город, например, или хотя бы до реки, тебе было бы намного легче переживать зиму.

— Нет, нет! Сама я не пойду. Ни за что. Только бездомные сами приходят и ложатся под забор, а я нет… Я не бездомная.

— Хорошо, хорошо, успокойся. Я просто сказал, что тебе лучше двигаться.

— Да чего уж говорить! — Веня старается утереть с моих щек все слезы. Но они так быстро катятся, что он не успевает.

— Неправда, я выкарабкаюсь! — я уже плохо различаю ребят. Это, разумеется, из-за слез. — Сейчас я встану… Сейчас. Только… принесите мне сначала чашечку кофе. Я его выпью, и все пройдет. Пойду погреюсь у камина. Возле журнального столика… Где мой журнальный столик, почему я его не вижу?

— Сейчас будет тебе столик, — говорит кто-то.

— Да ладно, не надо столик. Столик не главное. Кофе главнее… А это что? Еда? Почему же так неприятно пахнет, если еда? Как же ее есть? Да еще и без хлеба… Нет, без хлеба я не могу. Без хлеба — никак…

Я открываю глаза. Рядом лежит Саша. Он весь горячий, словно нагретый солнцем камень. Я прижимаюсь к нему вплотную, представляя лето. Саша начинает шевелиться. Поворачивает ко мне голову, слабо улыбается. Говорит, что Веня ушел на работу, уже давно, и, по всему видать, устроился. Значит, скоро принесет что-нибудь тепленькое, а он остался со мной, потому что я хоть и поправляюсь, но еще нуждаюсь в опеке. На самом деле Саша тоже не в лучшем состоянии. У него красное лицо и руки, и он еле поднимает их, чтобы протереть глаза. В общем, мы такие же неполноценные, как наше одеяло.

Когда Веня появляется, я чувствую заметное облегчение. Сейчас должно произойти чудо, ну или по крайней мере нечто хорошее. На Вене Сашины брюки и кофта. Это я заключаю из того, что на нас этих вещей нет. Он быстро разрывает снег у входа и залезает к нам холодный, но отчего-то очень веселый. В его руках лишь тарелка супа и камень. Больше ничего. Неужели он ничего не купил? Просто принес деньги? Зачем нам здесь деньги?

— Ну как вы? — бодро спрашивает Веня и пристраивается с краю. От впущенного снега в шалаше появляются блики, освещающие наши лица и миску.

— Мы ничего, — хрипло отзывается Саша. — А ты работал?

— А как же! Но я чуть не окочурился на этом копании. Поскользнулся