Бастард Александра - Дмитрий Анатолиевич Емельянов

Лежу, вытянувшись в полный рост и раскинув руки. Боли нет! Зато в ушах — чей-то звонкий и обидный смех.

«Кто-то смеется надо мной, — в голове появляется первая здравая мысль, — и это не Пелопид!»

Я сомневаюсь, что фессалиец вообще умеет так беззаботно смеяться, да и его сиплый голос мало похож на то, что я слышу. Этот заливистый хохот что-то мне напоминает, но не могу понять что.

Поднимаю голову и вижу ту самую вертлявую девчонку, из-за которой меня тогда отметелили на рынке. Она сидит на жердине ограждения и заливается смехом, глядя на меня.

«Откуда она здесь⁈ Или у меня сотрясение мозга и глюки⁈»

Девчонка продолжает заливисто хохотать, будя в моей душе волну неудержимой злости. Она взрывается ответом на мое прежнее терпение, на обидное падение и вообще на всю несправедливость мира. Эта злость задвигает куда-то взрослого рассудительного человека, будя обиженного ребенка.

Мой рот уже открывается, чтобы выкрикнуть что-нибудь бессмысленное, злое и обидное, но тут надо мной возникает мощная фигура фессалийца.

Закрывая своей патлатой башкой солнце, Пелопид склонился к моему лицу, а его пальцы ощупывающе прошлись по всему телу.

— Цел? — то ли вопросительно, то ли утверждающе, выдавил он наконец. Я на всякий случай кивнул.

Получив от меня утвердительный кивок, Пелопид вдруг изобразил нечто похожее на ободряющую улыбку и кивнул на мою руку.

— Молодец, поймал-таки! Будет из тебя толк!

Выпрямившись, он двинулся к выходу из манежа, а я с удивлением уставился на свою левую руку, все еще сжимающую обломок дротика. Обида и злость сразу куда-то испарились, а в голове осталось только гордое удовлетворение самим собой и последняя фраза старика.

«Будет из тебя толк!» — повторяю про себя и в этот момент реально чувствую себя десятилетним мальчишкой. Не каким-то неизвестным мне Гераклом, а тем парнишкой, каким я был пятьдесят лет назад и которому так не хватало тогда подобных слов поддержки.

Обидное падение, злость, досада, а затем сразу радостная вспышка удовлетворения и уход в воспоминание! От всего навалившегося на меня вдруг накатывает такая обессиливающая волна сентиментальности, что мне хочется навсегда остаться в этом моменте, полном спокойствия и радости.

Это счастливое мгновение так и не превратилось в вечность, потому что его вдруг испортил все тот же писклявый голос.

— Эй, ты что, плачешь⁈

«Блин, только этого не хватало! — провожу пальцами по лицу и чувствую влагу. — Расчувствовался, старый хрыч! Позор! К черту воспоминания, к черту сентиментальность!»

Утерев глаза, поднимаюсь и, не отвечая, сразу же перехожу в атаку.

— Ты что здесь делаешь⁈ Кто тебя пустил⁈

Девчонка фыркает, явно не собираясь мне отвечать, но тут раздается голос Энея.

— Прости, молодой господин, это Арета. Она пришла ко мне. — Он бросил суровый взгляд на девчонку и жестко процедил: — К тому же она уже уходит!

Вижу, как грек вкладывает в девичью ладошку несколько медных монет, и слышу его шепот:

— Передай матери! И скажи, что я зайду, как смогу.

Смотрю на них, и в голове непроизвольно возникают вопросы.

«Он что, ее отец⁈ Уж больно они не похожи!»

Действительно, девчонка чернявая, вся в кудельках, как болонка, нос крупный с горбинкой, губы тонкие. На мой взгляд, настоящая еврейка, а Эней — скорее чистый дориец: чуть волнистые светло-русые волосы и бледно-голубые глаза.

Эмоции уже полностью отступили, и я вновь прежний — рассудительный и хладнокровный шестидесятилетний мужчина с одним лишь маленьким недостатком… У меня тело маленького мальчика!

Я все еще пристально смотрю на эту странную парочку, а девчонка, зажав в руке медные оболы, ожгла меня вызывающим взглядом.

— Чего вылупился⁈

В ее голосе сквозит скрытая обида, желание привлечь внимание и весь комплекс подростковых проблем, которыми так богат голливудский кинематограф. Мне ее немного жаль; жизнь ее, наверняка, очень трудна, но это и все! Это абсолютно чужая мне девочка, чужая жизнь и чужие беды, в которые мне совершенно незачем влезать. Мне не нужны чужие проблемы, мне хватает и своих!

Поэтому я веду себя как взрослый человек и реагирую на агрессию ребенка по-взрослому, то есть холодно и отстраненно.

— У тебя невоспитанная дочь, Эней. Это нехорошо!

Сказав это, разворачиваюсь и направляюсь к выходу, а вслед мне несется растерянный голос грека:

— Да не дочь она мне!

Глава 9

Город Вавилон, конец октября 323 года до н. э

В большой комнате на полу сидит Барсина и держит меня в своих объятиях. Я чувствую, как ее колотит от страха и нервного возбуждения. Рядом, и тоже на полу, растекся Мемнон. По его лицу катятся ручьи пота, хотя в комнате совсем не жарко.

Толстяк потеет от ужаса, и, должен сказать, что его страх воняет очень едко и неприятно.

«Брал бы пример с Гуруша, — мысленно издеваюсь над обоими, — тот от испуга просто коченеет, как мертвый, и ничем не пахнет!»

Мы здесь не одни: зал полон народу, и это, по большей части, женщины и дети. Здесь, в большом зале южного крыла, собрали всех высокопоставленных женщин двора, их слуг, подружек и личных рабов, потому что царский дворец Вавилона в осаде.

Кто осмелился напасть на властителей Ойкумены⁈ Да, свои же и осмелились, кто же еще! Это фалангиты из пехотных лагерей, что во множестве разбросаны вокруг столицы, так ярко проявляют свое недовольство властью регента.

Сил у Пердикки немного, защитить все помещения дворца он не в состоянии, поэтому всех и собрали здесь, в южном крыле. Оно самое удобное для обороны.

Нас привели сюда в числе последних, когда весь зал уже был полон, и выбор был лишь между тем, чтобы стоять или разместиться прямо на полу. Стоять не было сил, и Барсина первой показала пример, усевшись в углу, рядом с узким стрельчатым окном.

Я вообще не понимаю целесообразности этого скопления в одном месте. Если дворец падёт, то вряд ли нескольким бойцам охраны удастся сдержать ворвавшихся фалангитов.

Хотя это я так бурчу по-стариковски. Понятно же, что всех женщин собрали здесь скорее из психологических соображений, чем из военных. На миру и смерть красна, как говорится. Всем вместе не так страшно, и никто не натворит глупостей — например, бросившись бежать.

Стоящий у крохотного оконца Эней повернулся к нам:

— Кажется, отбились!

Там снаружи только что часть восставшей пехоты пыталась прорваться через южные ворота. Охране и дополнительным