Колыбельная для маленьких солдат - Ина Голдин

Джей-Би глядел на него внимательно, не моргая. Джон понимал уже, что говорит не с ребенком, а с самим собой. Но ему хотелось ответить – самому себе – на вопрос, который тот задал.

– Конечно, Гранту теперь наплевать. Но он верил, что после смерти что-то есть. Я не знаю. Со мной Бог никогда не разговаривал, это отец Его слышал из каждой кофеварки… Но если вдруг там и правда что-то есть… я хочу, чтобы Грант видел, что мы сделали все как положено. Он заслужил – чтобы все было как положено. Каждый из них заслужил.

Ребенок молчал. Потом тихо спросил:

– А если они прилетят?

– Кто? – растерялся Джон.

– Злые духи. По ним надо стрелять?

Стало неловко. Прочитал ребенку лекцию, а тот, хоть и подхватил у кого-то умные слова, верит в духов и боится, наверное.

– Вообще-то, полагается громко стучать по дереву, – серьезно ответил он. – Духи боятся стука и улетают. Не хватало на них пули тратить.

Мальчик удовлетворенно кивнул и стал глядеть в костер. Джон ждал, что он начнет клевать носом, но ребенок уже осмелевшим тоном спросил:

– А что с Маллори? Он разве не должен быть в медпункте?

– Он давно ходит по ночам. Всякий раз таскать его в медпункт не получится, да и не нужно. Он из Чалсеи, в детстве попал под бомбежку и три дня провел под завалами. С тех пор и стал лунатиком. Вот только… обычно, если Маллори ночью ходит, скоро что-то случится. Он как будто чувствует.

Они долго сидели в тишине. Мальчишка пару раз передернул плечами.

– Не замерз? Обратно не хочешь?

– Нет, сэр.

Джей-Би то и дело смотрел по сторонам – будто и вправду караулил духов.

– Думаю, они нас испугались и уже не прилетят. – Джон потянулся, потопал по земле затекшими ногами. – Хочешь, я тебе расскажу, как мы вытаскивали Гранта из хефашского курятника?

– А что он делал в курятнике?

– Слушай, – сказал Джон.

Грант вряд ли обидится: все равно эту историю слышали все, и не по одному разу.

Закончив рассказ, он в первый раз услышал, как Джей-Би смеется. Тихонько, прикрывая рот рукой, будто боясь, что при покойнике нельзя и ему попадет. До этого Джон ни разу не видел, чтобы ребенок веселился.

Но он ведь и не смотрел на него по-настоящему.

Он начал еще одну байку, сам, рассказывая, забылся в воспоминаниях – и где-то посередине истории почувствовал, что на предплечье что-то давит. Оказалось, что Джей-Би заснул, привалившись к нему.

Ничего удивительного, мальчик толком и не спал с той минуты, когда его подобрали. Джон не знал, сколько полагается спать детям, – но помнил, как нянька загоняла его в постель в девять часов.

Этого-то гнать некому…

Джон не шевелился, он разглядывал ребенка, опять – хоть и против воли – узнавая в нем собственные черты. Мальчишка немного расслабился во сне, но лицо его оставалось серьезным. И не так удивительно, что кто-то внушил ему эту мысль про нецелесообразное использование… – наверняка дед, – как то, с какой убежденностью Джей-Би повторял чужие слова.

Как Джон когда-то повторял за отцом.

Один из подвернутых рукавов куртки сполз, полностью закрыв ребенку руку, и Джон с болезненностью осознал, насколько Джей-Би маленький. Для армейской куртки; для этого лагеря; для войны…

«Не только он, – сказал кто-то в голове будто голосом Дока. – Они все слишком малы для войны, а она все не закончится».

Джон тряхнул головой и попытался обнять Джей-Би за плечи. Но тот тут же проснулся, глянул трезвым, незаспанным взглядом:

– Простите, сэр.

– Спи, ради бога, – сказал Джон. – Я же здесь.

– А как же…

– Спи. Это приказ.

И, будто по приказу, ребенок вырубился.

* * *

На утреннем построении Джей-Би мужественно давил зевки. Джон бы и отправил его досыпать, но тот высидел бдение, и отсылать его казалось несправедливым. Хотя похорон он, наверное, и так навидался…

Он ожидал, что ребенок подберет костыли, но тот спросил:

– Можно я так пойду? Они мешают. А нога уже не болит.

– Как это – не болит? Док говорил – перелом…

Джей-Би притопнул несколько раз.

– Да все в порядке.

Джон вздохнул и потащил его в медпункт.

Док долго возился: снимал шину, ощупывал, обхлопывал. Потом неверяще покачал головой:

– Мать твою через забор… Чертовщина какая-то. Вот что, высочество, доставай мне рентген. А то чую, понаставлю я тут диагнозов. Хантера вон в помощники возьму, истории болезни писать.

– Док, ну что ты. Он ребенок, они же гибкие…

– Кости, – желчно сказал Док, – не гибкие. Вон из медпункта, если не больные. И не перекорми его блинами. Лечить сам будешь. Я, как оказалось, не годен.

* * *

За завтраком Джон приглядывал за ребенком, но тот и сам больше трех блинов не одолел. Разговоры были приглушенными, тоскливыми. Может, Джон ошибся и не нужно было разводить церемонию с похоронами, заострять внимание на смерти, которая в горячке боя обычно проглатывается гораздо легче. Но уж если дана им эта земля – значит, дана и для кладбища.

Джон подождал, пока дневные часовые и микрофонщики займут позиции. А потом созвал всех на плац – вытоптанную площадку между столовой и командирской палаткой.

– Внимание, бойцы. Объявляется учебная тревога. Условия следующие: о местоположении лагеря узнали, сюда выслали спецназ с приказом на уничтожение. Примерное время прибытия – пятнадцать ноль-ноль. – Он проигнорировал прошедший по рядам тяжелый вздох. – До этого вы должны найти укрытие и по возможности уничтожить следы вашего пребывания в лагере. Группа, которая сделает это грамотно и в рекордное время, получит блок сигарет лично от командира. Задание ясно? Исполнять!

Бойцы, хоть в основном и с недовольными физиономиями, быстро рассредоточились по лагерю. В группы распределять их уже не надо – не в первый раз «эвакуируются», выучили, кто с кем. Джону вынесли шезлонг из палатки прямо на плац; наученный опытом, он заранее послал рядового за кофеваркой (Рейн, не любивший, когда его дергают зря, назло командиру паковал ее первой) и с удобством наблюдал за поднявшейся суетой. Подозвал к себе Джей-Би.

– Смотри, сейчас будет интересно. Почти игра в прятки.

Ребенок смотрел с жадным интересом и едва не приплясывал на месте.

– Сэр, – сказал он. – Джон. А мне разрешено тоже?

– А не заснешь по пути?

Он помотал головой.

– А нога?

– Но ведь доктор меня допустил, – сказал тот с легкой тенью нетерпения в голосе.

– Хорошо. –