Кости мотылька. Книга 7. Глаза падших - allig_eri

взятый у сайнадского тысячника (головы), — спуская курок. Пуля отрикошетила от доспеха, но сион ошеломлённо замер, осознав свою уязвимость. Я воспользовался этим. Миг промедления обернулся разверзшейся землёй, которая поглотила сайнада.

Жаль, что сомкнуть стенки обратно можно только магически — создав их из своей энергии, но такое почти ничем не навредит владельцу амулета. Поэтому, прежде чем враг успел выпрыгнуть, обрушил на него совершенно естественный обломок камня.

Мысленное усилие — валун взорвался опасно зажужжавшей шрапнелью. Пришлось напрячься, управляя осколками, ведь вокруг, в том числе, находились и солдаты Первой.

Опустившись на сравнительно безопасный клочок земли, я окружил себя динамическим барьером, после чего поправил шлем, чтобы не закрывал глаза, сморгнул грязь и пот, затем снова двинулся вперёд, направляясь к самому крупному скоплению пехоты.

Три дня прошло с момента «финальной битвы», когда мы должны были проиграть. Три лишние дня жизни, дарованные имперской алхимией, подаренной Анселмой. Эта бурда дала больше, чем можно было ожидать. Немногочисленные воины Первой, казалось, стали неутомимы и действовали, словно машины — будто механизмы в огромных имперских пароходах или поездах.

Собранный в единое целое войсковой кулак раз за разом проламывал легионы ратников, сбивающихся в строй, под приказами офицеров. Скорлупа орешка оказалась слишком твёрдой и пасть сайнадской армии лишь сломала свои зубы в тщетной попытке его разгрызть.

Враг отступил. Так нужный нам проход оказался предоставлен. Окровавленные, но не сломленные, солдаты Первой прорвались из казалось бы смертельной ловушки. И она непременно стала бы таковой, если бы не чудодейственная и поистине сильнейшая алхимия! Не знаю, сколько стоила каждая порция, но возникло ощущение, что зелья буквально ставило людей на ноги, позволяя им действовать несмотря ни на что.

По словам Бейеса, не чувствовалась ни жажда, ни голод, ни усталость — ни-че-го. Взамен всё тело распирала злоба, сила и желание действовать. Раны быстро переставали кровоточить, сердце гулко стучало в груди, изображая мотор. Зрение и реакция обострялись, чувства усиливались — и это от разбавленной версии!

Разумеется всё имело свою цену. Но лучше уж разбираться с едва живыми солдатами ПОТОМ, чем умереть всем скопом сейчас.

А тогда… мы вырвались.

Поражение привело Кердгара Дэйтуса в ярость — это было совершенно очевидно, — нападения теперь происходили непрерывно, бесконечная битва уже более сорока часов — и никаких признаков того, что это скоро закончится.

Враги снова и снова накатывались на потрёпанную Первую армию — с флангов, с тыла, иногда с двух или трёх направлений одновременно. То, чего не могли достигнуть клинки, копья и пули, довершала усталость. Алхимия, часть которой сумели приберечь, полностью закончилась и солдаты падали на землю — доспехи изодраны в клочья, десятки мелких ранений медленно подтачивали последние силы. Сердца останавливались, сосуды лопались под кожей, так что возникали чёрные синяки, будто армию поразила неведомая болезнь.

То, что я увидел, уже не ужасало, эти картины просто не поддавались осознанию.

Мы всё ещё были живы лишь благодаря упрямству и тому, что люди попросту отказывались умирать.

Мне удалось добраться до позиций пехоты одновременно с остальными группами. Солдаты выстроили круговую оборону: ощетинившееся клинками кольцо, которое не смогла бы одолеть никакая — даже самая вышколенная — кавалерия.

Внутри кольца один из мечников начал бить мечом по щиту, заревел, усиливая голосом ритм ударов. Кольцо шевельнулось: поворот, все солдаты шагнули одновременно вперёд и в сторону, поворот, весь отряд сместился, поворот, медленно двинулся туда, где оставшиеся полки ещё держали линию обороны здесь, на западном фланге широкого поля.

Я, оказавшись в центре, цепко осматривался вокруг и шагал с ними, периодически обрушивая силу стихий на приближающихся противников. Действовал максимально экономно, скупо, изредка даже переходя на огнестрел — у сайнадского головы я взял не только мушкет, но и порох с пулями, — ожидая, пока раскалённая плоть немного остынет, а голова перестанет кружиться.

Рядом гарцевали пять всадников Серых Ворóн. Только они выжили после контратаки, и даже из них двое уже никогда не смогут пойти в бой.

Через десяток минут наше кольцо достигло общей линии обороны, раскрылось и влилось в ряды своих. Ворóны пришпорили взмыленных коней и поскакали на юг — в сторону остатков своего клана. Я же, оглядевшись, заметил знакомые стяги Полос и направился к ним, проталкиваясь через ряды солдат, пока не вышел на относительно открытое место, встав рядом с Ворсголом, которому Ариана перематывала плечо. Глубокая рубленая рана доставала до кости, но ветеран лишь морщился. Заметив меня, на миг заинтересованно расширил глаза, но тут же отвёл их.

Я опустил дрожащие руки, сплюнул на землю, затем медленно поднял голову.

Мимо нас шагали беженцы. Заиндевевшие от холода лица периодически косились в нашу сторону. Все они видели тонкий кордон пехоты позади — всё, что отделяло людей от кровавой расправы, — как он выгибается, отступает, становится всё тоньше с каждой минутой. Лица оставались безучастными, беженцы уже преодолели ту черту, за которой не оставалось ни мыслей, ни эмоций. Они сделались частью прилива, который не знает отливов, где отстать значит погибнуть, поэтому они ковыляли вперёд, вцепившись в последнее и самое драгоценное — детей.

Я не видел Силану уже несколько дней. Последний раз был сразу после перехода через реку Чирапи. С того момента у меня не имелось даже свободного часа. Постоянные разъезды, стычки и совещания. Я даже не лечил раненых, разве что на ходу, быстро. С удивлением узнавал о гибели близких друзей: о Нальмузе, Бадреде, Ямлине… У Серых Ворóн погибли последние старейшины, а Торкон лишился уха и глаза. Диких Гусей можно было пересчитать по пальцам двух рук. Лошадей берегли пуще чем собственные конечности, побросали половину оставшихся телег — лишь самые упрямые продолжали на что-то надеяться.

Я волновался, но не имел возможности броситься искать хоть кого-то. Нет времени. Нет сил.

Ко мне подошли две фигуры, которые двигались вдоль строя Полос, пробираясь с другого конца. Я мучительно всматривался в них, чувствовал, что должен узнать, но все лица теперь стали лицами незнакомцев.

— Лейтенант! — хриплый голос вывел меня из прострации. Сухие губы треснули и заныли, когда я произнёс:

— Капитан Маутнер.

Он подал бурдюк с разбавленным вином, в который я вцепился, как в неведомое сокровище. От холодной жидкости (было весьма прохладно) заныли зубы, но я не обратил на это внимания и продолжал пить.

— Мы почти прошли эти чёртовы холмы, — сообщил Маутнер.

Рядом с ним стояла Килара. Она еле держалась на ногах, я заметил глубокую колотую рану у неё на левом плече, там, где