Доктор Акомуто Херовато к вашим услугам! Том 2 - Женя Батуридзе

Я заглянул внутрь. В маленьком, тесном помещении, заставленном ведрами, швабрами и бутылками с едко пахнущими чистящими средствами, в самом дальнем углу, между старой, растрепанной метлой и ржавым оцинкованным ведром, сидела Ино.

Она обхватила колени маленькими ручками и уткнулась в них лицом. Ее плечи мелко, судорожно дрожали. Она была похожа на маленького, напуганного зверька, на раненого птенца, забившегося в самую темную нору в надежде, что большой, страшный хищник его не найдет.

Я тихо, на цыпочках, вошел и прикрыл за собой дверь, чтобы не привлекать лишнего внимания. В подсобке было темно и пахло хлоркой и пылью.

— Ино? — шепотом позвал я.

Девочка вздрогнула так сильно, что ударилась головой о стену, но не подняла головы.

Я медленно, стараясь не делать резких движений, подошел к ней и сел на корточки рядом.

— Эй, — сказал я так же тихо, почти шепотом. — Я тебя нашел.

Она молчала. Я видел, как напряглась ее спина. Она не хотела, чтобы ее нашли.

— Твоя мама очень волнуется, — продолжил я, пытаясь подобрать правильные слова. — Вся больница на ушах. Мы все тебя ищем. Профессора, медсестры, даже я, как видишь.

Ино еще сильнее вжалась в угол. Я понимал, что обычные уговоры и нотации здесь не помогут. Они только усугубят ее страх. Нужно было что-то другое.

Я помолчал, давая ей привыкнуть к моему присутствию, к моему голосу.

— Знаешь, — сказал я, глядя на ее тоненькую шею с торчащими позвонками. — Когда я был в твоем возрасте, я тоже один раз сбежал и спрятался.

Она не шелохнулась, но я почувствовал, что она слушает. Ее дрожь стала чуть меньше.

— Я должен был идти к зубному. Мне должны были вырвать молочный зуб, который шатался, но никак не хотел выпадать. Я так боялся, что спрятался на чердаке нашего старого дома. Сидел там целый день, в темноте и пыли, среди старых вещей, — я рассказывал ей одно из воспоминаний Херовато и сам словно заново переживал его. — Мои тетушки искали меня, кричали, звали по имени. А я сидел и молчал. Думал, если я не пойду к врачу, то зуб сам по себе перестанет болеть и выпадет.

Я усмехнулся этому детскому воспоминанию.

— Конечно, он не выпал. А только разболелся еще сильнее. Ночью мне пришлось во всем признаться. И знаешь что? Врач сделал укол, и было совсем не больно. А вот тетушки на меня обиделись. Не за то, что я боялся. А за то, что заставил их так сильно волноваться.

Ино тихо всхлипнула.

— Посмотри на меня, пожалуйста, — попросил я.

Она медленно, очень медленно, с видимой неохотой, подняла голову. Ее лицо было мокрым от слез и грязным от пыли, глаза — красными и опухшими. Она смотрела на меня с такой вселенской тоской, что у меня снова сжалось сердце.

Я не выдержал. Я просто протянул руки и обнял ее. Крепко, но осторожно, помня о том, какая она хрупкая. Она сначала замерла, напряглась, как струна, а потом вдруг вцепилась в мою больничную пижаму и зарыдала. В голос.

Я ничего не говорил. Просто сидел на грязном полу, в этой тесной и невероятно душной подсобке, обнимал этот маленький дрожащий комочек и гладил ее по спине. Снова и снова, вверх и вниз, пока ее рваные рыдания не начали стихать, переходя в тихие судорожные всхлипы.

Наконец Ино немного успокоилась. Отстранилась, вытерла нос рукавом больничной пижамки и посмотрела на меня своими огромными, полными слез глазами.

— Что случилось, Ино-тян? — спросил я мягко, убирая с ее лба прилипшую прядь волос. — Почему ты спряталась? Ты же знаешь, что операция тебе очень нужна. Мы с тобой об этом говорили.

Она снова шмыгнула носом.

— Я… я слышала, — прошептала Ино, и ее губы задрожали. — Я проходила мимо кабинета, а там… там дяденька в белом халате говорил с мамой.

— И что он говорил? — я напрягся, догадываясь, о каком разговоре идет речь.

— Он сказал… он сказал, что операция очень сложная. Что сердечко у меня слабое. И еще… еще что-то про риски. А потом… а потом мама заплакала.

Ино снова всхлипнула, и новая крупная слеза медленно покатилась по ее щеке.

— Я не хочу делать операцию, если мама будет плакать, — сказала она с такой обезоруживающей логикой, на которую способны только дети. — Я не хочу, чтобы ей было грустно из-за меня.

Я смотрел на нее и понимал. Она сбежала не из-за страха боли и не из-за страха перед операцией. Она сбежала, потому что не хотела быть причиной маминых слез. Я погладил ее по голове. Ее волосы были мягкими и пахли чем-то сладким, как клубничные конфеты.

— Ино, — сказал я, заглядывая ей прямо в глаза, чтобы она видела, что я не обманываю. — Твоя мама плакала не потому, что ей грустно. Она плакала, потому что очень сильно тебя любит. И очень за тебя волнуется.

Она недоверчиво посмотрела на меня.

— Правда?

— Правда, — я серьезно кивнул. — Когда взрослые очень сильно кого-то любят, они иногда плачут. А может быть, ей просто соринка в глаз попала, и она заплакала. Такое тоже бывает.

Ино задумалась. Думаю, версия с соринкой показалась ей более правдоподобной и менее страшной.

— Но знаешь, что сейчас заставляет ее плакать по-настоящему? — продолжил я. — То, что ты пропала. Она сейчас очень, очень расстроена. И очень напугана.

Личико Ино снова скривилось. Она не хотела расстраивать маму.

— Сбегать — это не выход, — сказал я. — Нужно поговорить с мамой. И я уверен, что она тебя обнимет и скажет, что все будет хорошо. И доктор тоже сделает все, чтобы все было хорошо. Мы все здесь для того, чтобы тебе помочь. Я, твоя мама, доктора, медсестры.

Я медленно поднялся на ноги. Ноги затекли и неприятно ныли.

— Ну что? — я протянул ей руку. — Пойдем к маме? Покажем ей, какая ты смелая.

Ино посмотрела на мою протянутую руку, потом снова на меня. В ее глазах все еще был страх. Она глубоко вздохнула, словно перед прыжком в воду, и вложила свою крошечную теплую ладошку в мою.— Пойдем, — тихо сказала она.

Мы вышли из подсобки, держась за руки. Коридор был пуст. Я повел ее в сторону палаты. Мы шли