Красавчик. Часть 2 - Андрей Анатольевич Федин

Юрий Григорьевич вздохнул.

— Но Лёня мужик хороший, — сказал он. — Не гений. Но и не глупец. С людьми общий язык находит. Да и вообще…

Мой прадед замолчал, взглянул на плиту, где уже застучал крышкой чайник.

Я перекрыл газ, налил в чашки кипяток.

— Ну, а послё Лёни кто у штурвала страны встал? — спросил Юрий Григорьевич. — Ты говорил, что Юрий Андропов? Это который сейчас Председатель КГБ? Как он себя проявил? Молодой ведь. Лет на пятнадцать младше меня.

Я пожал плечами, ответил:

— Не помню его. Он правил года полтора. Потом умер. Тоже болел. А вслед за ним умер и Черненко. После них к рулю страны дорвался Михаил Горбачёв. При нём случились те самые «перестройка, гласность и ускорение». Я тебе об этом рассказывал.

Я вернул чайник на плиту, уселся за стол.

— Расскажи ещё, Сергей, — попросил Юрий Григорьевич. — О будущем нашей страны. С удовольствием послушаю.

Мой прадед зевнул, посмотрел на часы и добавил:

— Времени у нас с тобой на разговоры предостаточно.

* * *

— … Мне потом приятель рассказывал, как его танк стоял около Белого дома, — сообщил я. — Им сказали: в Белом доме засели террористы. Сказали, что дадут целеуказание и надо будет стрелять. Они и стреляли. А друг у друга спрашивали: мы за Ельцина, или против него? Им, по большому счёту, было всё равно. Приказ — есть приказ. В общем, там такой бардак творился: мама не горюй. Мы с парнями с моста за всем этим цирком наблюдали. Нас потом всех и повязали. Два дня сидели в кутузке. Ждали, пока разберутся.

— Сам-то ты, Сергей, за кого тогда был? — спросил Юрий Григорьевич.

Я пожал плечами.

— Да фиг его знает, дед. У меня тогда другие проблемы и интересы были: не политические. Мы тогда толком и не разобрались: кто и с кем дерётся. Вроде бы, и одни совсем недавно «нашими» были, и «другие». Но Белый дом тогда полыхал знатно. Радует, что гражданская война не случилась, как после революций семнадцатого года. Хотя и без войнушек не обошлось. Я тебе рассказывал. На Кавказе стреляли. В Приднестровье. В Таджикистане. В Москве вон… в девяносто девятом дома взорвали. Бардак, в общем.

— М-да, — произнёс Юрий Григорьевич. — Кошмар. Рассказал ты мне страшных историй, Сергей!.. Даже сонливость исчезла.

Он посмотрел на часы и добавил:

— Но это и хорошо. Потому что пора заняться делом. Надеюсь, что твоя актриса уже вернулась домой и улеглась в кровать.

Мы с дедом одновременно подняли со стола чашки, допили уже остывший кофе. Юрий Григорьевич встал из-за стола, будто бы с трудом распрямил поясницу. Первые шаги он сделал не спеша и неуверенно, словно ноги его не слушались. Но быстро расходился. Вышел из кухни, скрипнул в прихожей паркетом. Я последовал за ним. Вслед за своим прадедом вошёл в большую комнату. Замер у входа. Наблюдал за тем, как Юрий Григорьевич приоткрыл дверцу серванта и взял с полки наполовину оплавленную толстую белую свечу. Дед установил свечу на журнальный столик около кресла, взглянул на меня.

Я поинтересовался:

— Мне что делать?

— Ничего, — ответил Юрий Григорьевич. — Присядь на диван, Сергей. Наблюдай и не мешай.

Я кивнул и выполнил его распоряжение (скрипнул пружинами дивана). Следил за тем, как мой прадед чуть развернул кресло и установил перед ним журнальный столик со свечой. Юрий Григорьевич развернул свечу наиболее оплавленной стороной в мою сторону. Он отключил вентилятор, снял с верёвки платок и бросил его на столешницу радом со свечой. Я посмотрел прадеду вслед, когда он вышел в прихожую. Остался на диване. Услышал, как в прадедовской спальне скрипнула металлическая дверь сейфа. Юрий Григорьевич вернулся в гостиную с двумя стеклянными банками. Вытряхнул из них на журнальный столик два платка.

Пропитанный Алёниной кровью платок он сразу же сдвинул в мою сторону. Два других переместил ближе к креслу. Выпрямился, кашлянул. Задел меня задумчивым взглядом. Юрий Григорьевич выглядел серьёзным, сосредоточенным. Но не сонным. Он снова ушёл — на этот раз на кухню. Я услышал, как он громыхнул там дверью шкафа. На улице за окном едва слышно взвыл ветер, царапнул оконное стекло ветвями кустов. Он будто бы обиделся на то, что не посмотрит затеянное нами представление: расстроился ветер из-за того, что Юрий Григорьевич ещё вечером зашторил в гостиной окно. Прадед вернулся, уронил на стол свёрнутый в рулон бинт.

— Кхм.

Юрий Григорьевич поджёг на свече фитиль.

По комнате поплыл дымок, запахло сгоревшей спичкой.

Я наблюдал за тем, как мой прадед сложил пополам снятый пару минут назад с верёвки платок. Он обернул этим платком своё левое запястье, забинтовал его явно уже бывшим в употреблении куском бинта. Похожие манипуляции Юрий Григорьевич проделал и с правым запястьем — туда он прибинтовал тот платок, что хранился в его сейфе ещё до моего воскресного появления в этой квартире. Повязки на руки он наложил небрежно. С его предплечий свисали похожие на бахрому нити. Юрия Григорьевича этот факт явно не смутил. Прадед бросил на меня рассеянный взгляд. Уселся в кресло, придвинул к своим коленям стол.

Пламя свечи задрожало — дымок над ним задрожал. Запах расплавленного воска усилился. Я чуть подался вперёд; внимательно наблюдал за тем, как Юрий Григорьевич поёрзал в кресле, усаживаясь поудобнее. По команде деда я погасил в комнате «верхний» свет. Лампы на люстре погасли, не работала и подсветка над аквариумом. Дрожал яркий язык пламени над свечой. На стенах и на полу вздрагивали тени. Серебрился поднимавшийся к потолку дымок. Юрий Григорьевич взял со стола пропитанный Алёниной кровью платок, небрежно смял его и зажал в кулаке. Дважды вздохнул: будто бы выровнял дыхание. Посмотрел на меня.

— Всё готово, — сказал он. — Приступим.

Юрий Григорьевич откинулся на спинку кресла, сцепил пальцы в замок, сжал между ладонями платок. Я замер, взглянул на его лицо. Увидел, что мой прадед пристально смотрел на плясавшее над свечой язык пламени. Отметил, что Юрий Григорьевич сейчас выглядел спокойным. Его лицо застыло, будто превратилось в гипсовую маску. Пламя над свечой потрескивало, изредка склонялось в сторону окна. Тикали часы, отсчитывало секунды сердце. Юрий Григорьевич сидел неподвижно и не моргал. Словно экспонат музея восковых фигур. Я будто бы подражал ему: тоже не шевелился. Смотрел на его лицо, на его руки, на пламя свечи.

Время я не засёк. По моим ощущениям прошло примерно пять минут, прежде чем мой прадед всё же кашлянул и закрыл глаза. Сидел он всё так же