Черкес 2. Барочные жемчужины Новороссии - Greko

— Боже, боже! До чего темный народ! Где великая наука, и где вы, погрязшие в суевериях⁈ O Tempora! O Mores! Зимой явился ко мне купец Чувакин. Вроде, не из простых мещан, носа за околицу не казавших — поездил по миру. Жаловался на боли в груди и горле. Решил ему подарок сделать: выдал французский горчишник. Прилепляй, говорю, на спину — будет тебе счастье. Возвернулся через три дня. Не помогло, говорит. Куда ж ты его налепил, спрашиваю? Он спиной ко мне развернулся, а там — боже мой! — горчишник заграничный, денег немалых, прям поверх тулупа! Да ты и не поймешь, о чем я толкую!

— Все я понял! Горчичник следовало на голую спину и грудь лепить?

— Все-то вы, греки, знаете! Все-то у вас есть! — подозрительно глянул на меня доктор вместо того, чтобы оценить мои познания.

— Дорогой ты мой человек! Ну, давай все ж тяпнем! И мне не так больно будет, и тебе — в радость! Может, руки перестанут так дрожать? Вот тебе рубль, купи две бутылки — одну нам, другую для иглы с нитью!

— Ого! Так за серебро я не нашенскую возьму — французскую! — доктор сцапал с моей ладони монету и умчался со скоростью чайного клипера под попутным ветром.

Причастились перед операцией виноградной водкой из Бордо. Подобревший врач купать в ней иглу с нитью категорически отказался и использовал хлебное вино, запахом своим напоминавшее полугар или самогон на зерне.

Не знаю, помогла ли такая дезинфекция, мне же алкогольная анестезия пособила мало. Я кряхтел и стонал, слыша, как игла с треском пробивает кожу, и срывался в крик, когда «Филипп Филипыч» сшивал рассеченные мышцы.

Он пытался меня отвлечь «байками из мертвецкой».

— Темный у нас народ — ужасть! Рассказал мне свояк, как у них в деревне хоронили покойников после холеры. Могилки закопали — и давай за попом гоняться, одежды с него срывать! Он — убегать! А крестьяне вдогонку: священника закопаем — холера сгинет! Хорошо, хоть не догнали.

Далее он переключился на истории из анатомического театра. Мне от подобных россказней еще больше поплохело.

Закончив операцию и промыв водкой свежий шов, доктор вымыл руки и сказал:

— Есть что-то в твоей идее иглу перед операцией протирать. Надо было спиртом, поздно догадался. Я ведь тоже противник антисанитарии. Из-за нее и пострадал. Вот ты думаешь, меня за пьянку из морского лазарета выгнали?

— Так люди рассказывают, — признался я как на духу.

— Брешут твои люди! — рассердился доктор. — Коли за пристрастие к горячащим кровь напиткам всех — в отставку, работать на Руси будет некому! Я, братец, столько докладов написал про лазаретную грязь да про переполненность больницы военными и арестантами… Надоел чиновникам, вот они меня и спровадили на вольные хлеба!

Я по-иному взглянул на врача. Вроде, опустившийся человек. Речь уже испорчена общением с простонародьем. А поди ж ты, за идею пострадал!

— А давай, доктор, еще по рюмке французской!

— Не откажусь! Выпить после операции — считай, как после бани! Святое дело!

В тот же день меня перетащили в комнаты к Микри. Изрядно навеселе.

…В болезнях, в больницах, операциях нет ничего хорошего. И недаром люди, рассуждая о ценности своей жизни, всегда во главу угла ставят здоровье. И недаром, «будь здоров, или будем здоровы» — наверное, самое распространенное пожелание и тост во всем мире. Но если уж заболел, что, увы, неизбежно и со всеми случается, есть только одна приятная сторона в таком случае: забота близких о тебе немощном.

Ударную дозу этой заботы я получил сразу же, как был внесен в свою комнату. Лежанка моя была застелена свежим бельем, и уже на ней возвышалась гора из подушек. На столе стоял поднос с дымящейся бараниной и кувшин с вином. Сестра, Микри и Янис стояли почетным караулом. Тут же бросились помогать укладывать меня, взбивая и распределяя подушки. Меня удивило, но больше обрадовало поведение сестры. Я был готов к тому, что она встретит меня со слезами на глазах, с криками о том, как я напугал их. Одним словом, повторится та же сцена, что и днями ранее, когда она рыдала, обнимая избитого Яниса. Но сейчас Мария напоминала боевого командира: ни тени страха, ни одной слезинки, голос твердый и уверенный, без дрожи раздающий короткие и четкие приказы.

…Когда я был возложен, как падишах, на подушки, Мария тут же потребовала поднос с едой. Было очевидно, что она не даст мне есть самому, а будет кормить собственноручно. Я бросил взгляд на баранину. Видимо, было в моем взгляде что-то, что заставило Марию взглянуть на баранину в поисках возможных недочетов. Микри так просто вздрогнула.

— Микри! — тут же успокоил я её. — Ни один нормальный человек никогда не откажется от баранины, приготовленной твоей рукой. И сейчас я съем её с удовольствием. Но я вас очень прошу: в ближайшие несколько дней меня нужно кормить только печенкой и красным мясом.

Сестра и Микри все поняли. Янис же недоумевал.

— Почему, дядя? — не удержался он.

Сестра жестом показала мне, что не нужно тратить сил и объяснять самому.

— Мальчик мой! Дядя потерял очень много крови. Поэтому он так слаб сейчас. А печенка и красное мясо быстро вернут ему потерянное!

Я кивнул.

— Вечером приготовлю! — заверила Микри. — Прямо сейчас сбегаю. У меня знакомый мясник. Он нам мясо поставляет…

Микри поняла, что информации много и она не так важна. Запнулась. Потом развернулась и выбежала из комнаты.

— Иди, поиграй, сынок! — предложила Мария сыну.

Яниса не пришлось упрашивать. Тут же убежал. Мария протянула мне первый кусок баранины.

— Может, тебе вина налить?

«Не физиологический раствор, конечно, — подумал я про себя, — но хуже точно не будет! Но не сегодня! Мне водки хватило у доктора».

— Завтра, Мария, завтра. И обязательно — красное! Сейчас достаточно будет воды.

Мария отставила поднос, встала, налила воду в кружку, поднесла ее к моим губам.

— Мария! Я и сам смогу. Что ты со мной как с ребенком?

Мария кружку не выпустила.

— Много не разговаривай, пей!

Стало очевидно, что Мария своих обретенных командирских полномочий на время моей болезни упускать не собирается. Я повиновался. Начал пить.