Гоцюй - Джин Соул

А-Цинь промолчала. Она не была уверена, что стоит ему рассказывать, что её на горе Певчих Птиц считают возрождённой Цзинь-Я. К тому же госпожа Цзи сказала, что не всему можно верить. Она просто… очень редкий вид фазана, в котором пробудилась древняя кровь.

– Значит, и ты… – не очень понятно проговорил он.

– Что?

– Во мне пробудилась древняя кровь, я тоже слышу её голос, – тише обычного сказал У Минчжу.

– И что он тебе говорит? – тоже шёпотом спросила А-Цинь.

– Ничего хорошего, – как-то разом поскучнел он. – Всё пытается что-то накаркать, но ничего из этого ещё не сбылось. И не сбудется. Глупости какие!

А-Цинь не совсем поняла, о чём он говорит, но предположила, что Голос предсказывал У Минчжу какие-то неприятности.

– Не всему стоит верить, – важно объявила А-Цинь, чтобы его утешить. – Вот, скажем, на нашей горе живёт одна кукушка, так она вечно всем несчастья накуко… вывает… Кто-то её пророчицей считает, но если бы она на самом деле прорицала, так сбывалось бы, верно же?

– И что она там накуковала? – с интересом спросил У Минчжу, забывая о своих невесёлых мыслях.

– Ну… что золотые крылья погубят нашу гору, – с лёгким чувством вины в голосе сказала А-Цинь. Конечно, она не поверила словам Кукушки. Она слишком незначительная персона, чтобы влиять на целую гору. Но упоминать об этом всё равно было неловко.

У Минчжу ухмыльнулся:

– Это она о Цзинь-У? Да не стану я трогать вашу гору, не переживай.

– Ну у тебя и самомнение! – потрясённо выдохнула А-Цинь.

– Я потомок древней крови, – нахально объявил юноша, – так почему бы мне не считать себя воплощением Цзинь-У?

– Но крылья-то у тебя чёрные, а не золотые, – заметила А-Цинь.

– Как знать, как знать, – загадочно отозвался он.

41. «Кхарр!»

Наконец-то в гости к певчим птицам заглянул дождь. Поначалу лишь моросило, но потом хлынуло ливнем и облепило гору нашлёпками луж. А-Цинь дождю порадовалась: не придётся носить на поле воду, его и без того зальёт.

«Он, конечно, по такому дождю не прилетит», – подумала А-Цинь огорчённо.

Птицы не любили мочить оперение и предпочитали пережидать дождь. С мокрыми перьями немного налетаешь!

А-Цинь села у окошка с вышиванием, вполглаза поглядывая на залитую лужами дорогу. Они всё ширились и множились, скоро так зальёт, что вода ручьями хлынет во все стороны.

«Да кто бы стал летать по такому дождю…» – покачала головой А-Цинь.

Никто. Кроме вздорного ворона.

Нет, зачем ему в дождь лететь? В такую погоду хорошо сидеть у огня и чистить пёрышки. Разве не догадается, что в такую погоду на поле чжилань делать нечего?

«С него станется», – тут же возразила А-Цинь сама себе. Ведь он был совершенно непредсказуемой птицей.

А-Цинь отложила вышивку и некоторое время предавалась мысленному спору с самой собой. Ну, пойдёт она на поле, а ворона там не окажется, и что тогда? Только почём зря вымокнет. А если он всё-таки прилетел и ждёт её? Тогда он уже успел насквозь промокнуть. Она очень сомневалась, что он прилетел под зонтом – такое даже не представишь, чтобы птица и под зонтом! Ладно, если ещё просто промокнет, а если и простудится к тому же? Вот тогда совсем нехорошо будет. Нет, нужно пойти и прогнать его. Если он, конечно, там. А если его там нет, то она окажется просто глупой птицей, вымокшей попусту.

А-Цинь надела соломенную накидку, тяжёлую и колючую, и разыскала старый бамбуковый зонт, треснутый вдоль купола, но если развернуть его боком, то мочить будет всего лишь одно плечо, а поскольку на ней соломенная накидка, то не сильно-то она и промокнет. В сапоги, конечно, воды по дороге нальётся, но ноги у неё не сахарные, не растают.

Шла она медленно, чтобы не поскользнуться, и уже сто раз успела пожалеть, что вышла под дождь. Налилось не только в сапоги, но и за шиворот, соломенная накидка не спасала.

«Раз уж вышла, – мрачно подумала А-Цинь, – так дойду и взгляну».

Сложно сказать, чего ей хотелось больше – чтобы его там не оказалось, или…

Ну конечно же, нахохленный и промокший до костей ворон мрачно сидел на ветке дерева, втянув голову в плечи.

А-Цинь подошла к дереву и сказала укоризненно:

– Птицы в дождь не летают.

У Минчжу превратился в человека, спрыгнул на землю и бесцеремонно сунул голову к ней под зонт. Вид у него был жалкий.

– Я бы не прилетел, а ты бы меня дожидалась, – хрипло сказал он.

– Я и не собиралась сегодня на поле идти, – возразила А-Цинь, отставляя зонт в сторону, чтобы и У Минчжу отодвинулся. Слишком уж близко он к ней стоял.

– Но ведь пришла же, – невозмутимо сказал У Минчжу.

– Чтобы тебя прогнать, если ты окажешься настолько глупым, что прилетишь, – категорично сказала А-Цинь.

– Зачем меня прогонять, раз уж я прилетел? – потрясённо спросил У Минчжу. – Разве тогда не получится, что я всю эту дорогу зря проделал?

– Будет тебе уроком, – важно сказала А-Цинь, – чтобы сначала думал, а потом делал.

– Как жестоко, – закатил он глаза.

А-Цинь жалобное выражение его лица нисколько не растрогало. Чем больше затекало ей за шиворот, тем меньше сострадания к чужим жалобам в ней оставалось.

– Лети домой, – велела она строго, – и в другой раз не прилетай по непогоде.

У Минчжу и не подумал улетать. Он влез под зонт ещё больше и заявил:

– Меня дождём собьёт, если полечу сейчас.

– С чего это? – удивилась А-Цинь.

– С того, что я промок от пера до пуха.

Он явно напрашивался в гости, чтобы обсушиться, но А-Цинь не смягчилась.

– Вот прилетишь домой и высушишь перья, – неумолимо сказала она.

– Жестокосердная Сяоцинь… – патетично сказал У Минчжу.

– Кыш! Улетай! – толкнула его А-Цинь.

У Минчжу страшно оскорбился этим «кыш»:

– Я не какой-нибудь пуганый воробей. Я…

– Чем дольше ты тут остаёшься, тем больше мокнешь, – рассердилась А-Цинь. – А если простудишься?

– Так ты обо мне заботишься, – тут же просиял он.

Но А-Цинь сурово добавила:

– Где я буду прятать труп?

У Минчжу был потрясён до глубины души:

– Т-труп… Чей?

– Твой, конечно. Если помрёшь от простуды.

– Вороны не настолько слабы, чтобы помереть от обычной простуды! – возмутился У Минчжу. – Промокнуть под дождём – ха! Да кто бы разболелся от такой ерунды?

– У тебя нос уже красный, – заметила А-Цинь. – Первый признак простуды.

У Минчжу сейчас же потёр нос и объявил:

– Просто натёр.

– Да-да, я так и подумала, – насмешливо кивнула она.

– И вообще я… кхарр!

Это странное «кхарр» вырвалось само собой. А-Цинь удивлённо вскинула брови, а У Минчжу сейчас же зажал рот обеими ладонями.

– Это ты каркнул сейчас или кашлянул? – уточнила А-Цинь.

– Конечно же я… кхарр!..

– Вот, я же говорила, что простудишься, – укорила его А-Цинь.

У Минчжу ещё пытался сопротивляться, но А-Цинь его прогнала:

– И не возвращайся, пока не вылечишься!

Он неохотно улетел, всем своим видом выражая печаль и оскорблённое подобным обращением достоинство.

В следующий раз он прилетел только через шесть дней – простуда уложила в постель, – но, конечно же, в том не признался.

– Занят был, – небрежно обронил он.

А-Цинь бы даже поверила, если бы не его истёртый простудным насморком нос.

– Этот молодой господин такой занятой, – вслух сказала она, притворившись, что верит.

– Конечно, – просто сказал он, – ведь я наследник горы Хищных Птиц.

42. Наследник горы Хищных Птиц

Увидев, как изумлённо раскрылись глаза А-Цинь, У Минчжу нахмурился:

– Ты же не думала, что я какой-нибудь простолюдин?

Он уже обмолвился как-то, да и весь вид его указывал на то, что он из благородной семьи, но А-Цинь не придавала этому особого значения.

– Я думала, ты пошутил.

– С такими вещами не шутят, – суховато отозвался У Минчжу. – Если бы кто-то притворился мною, его бы казнили. Я единственный наследник горы Хищных Птиц.

А-Цинь вспомнила кое-что:

– А как же твои сёстры?

– Они мне не родные по крови. Они дочери новой жены моего отца… то есть моей матери, – отчего-то запнулся он.

– О, так и у тебя тоже мачеха есть? – удивилась А-Цинь.

– Я считаю её матерью, – возразил он. – И в