Моя чужая новая жизнь - Anestezya

ради меня идёт на многое. Мои подозрения по поводу русских тоже напрасны. Девушка, которая воспитана в непреложных основах гуманности и морали, обладающая обострённым чувством справедливости, просто не может закрывать глаза на царящую вокруг жестокость. Мне придётся следить, чтобы она не навредила себе, но по-моему, она уже и сама убедилась, что всё-таки русские прежде всего — враги. Нет нужды проявлять излишнюю жестокость, но и рисковать своим положением, чтобы помочь кому-то из них, зная, что при удобном случае они ударят в спину, по-моему, глупо. Как я уже убедился, давить на Эрин нельзя. Как бы мне ни хотелось, чтобы она осталась со мной, игнорировать слова Вильгельма я тоже не могу. Для начала сделаю ей ещё раз предложение, тем более она уже не против, а там постепенно смогу убедить, что ребёнок — это не так ужасно. В конце концов в женщинах природой заложен материнский инстинкт. Мне будет тяжело перенести разлуку, но я буду спокоен, зная, что ей ничего не грозит в Берлине и они с малышом ждут меня дома.

Глава 45 Девиз по жизни: "Пиздец конечно,но погнали!"

За всю свою прошлую жизнь я столько не валялась по больничкам, как за этот год. Честно говоря, когда я словила эту чёртову пулю, особо не рассчитывала выжить с местным уровнем медицины, но каким-то чудом мне удалось совершить прыжок с того света, показав фак Петру у известных ворот. Не знаю, что это было — клиническая смерть или глюки от наркоза, — но мне казалось, я пришла в себя в палате реанимации и вижу маму. Она неверяще смотрела, как я пытаюсь ей улыбнуться, а затем меня снова выключило. Скорее всего конечно глюки, ведь меня напичкали морфием. Перепугавшись перспективы остаться наркошей, как только очухалась, я попросила Чарли не колоть мне его. Лезла на стенку от боли, но старалась обходиться анальгином, который естественно был до одного места. Неудивительно — мне же распанахали пол-живота, чтобы удалить селезёнку. Чарли уверяла меня, что это ничего страшного, главное, я жива. Ну да, только теперь до конца жизни обеспечена хронически низким гемоглобином. Чувствовала я себя довольно паршиво. Знатно приложило напоминанием, что я смертна и второй раз умирать не менее страшно и больно. Что, как бы я ни сетовала на свою новую жизнь, я ещё не готова с ней расстаться. И что я окончательно провела границу, отрезая себя от своего народа. Зато немцы переживают как за родную.

Чарли проводила в моей палате каждую свободную минуту. Фридхельм ухитрился остаться, чтобы убедиться, что со мной всё в порядке, и, как потом я узнала, стал моим донором. Как ни странно, я была рада, что возвращение в родное время оказалось галлюцинацией. Хоть я и плевалась, что здесь война и отсталый в техногенном плане уровень жизни, но благодаря синеглазке всё это уже не кажется таким ужасным. Как в анекдоте: «Что значит, выбирайтесь из жопы? Мы тут уже и обои поклеили, и интернет провели». В моём времени у меня было многое, но не было человека, который бы вот так сидел, скорчившись на полу у больничной койки, держа меня за руку.

Конечно же, приехал Вилли. Особо не сочувствовал, мол, сама дура виновата, но и не жестил с допросом. Всё-таки я грамотно подставила беднягу Файгля. Картина вырисовывалась вполне ясная — прибухнул мужик, вот и пришла по пьяной лавочке в голову блажь отправить меня на допрос, забив на элементарную безопасность. А с меня что взять? Все ведь знают, что я косоглазая, стрелять не умею. Да и навыками нинздя хрен знает какого уровня не владею. Вот и скрутили меня русские мужики. Ещё бы, такой подарочек! Допрашивай сколько угодно, и с переводчиком заморачиваться не надо. К тому же как можно подозревать меня, если я же и пострадала? Правда теперь не знаю, стоило ли оно того. Вилли сказал, что одного беглеца застрелили, и скорее всего, я так и не узнаю, кого именно. По идее, если дедулю, тогда меня бы не было вообще. Но возможно, это уже другая, альтернативная реальность. Я же не спец в хронофантастике. Знаю лишь кое-что по культовым фильмам, но не факт, что это работает.

Я провалялась в госпитале три недели в полном раздрае. Лето проходит, а я лежу овощем в душной палате, страшная как смертный грех. Нормальных лекарств ещё не придумали, и, конечно, я получила по полной программе осложнения после операции. Температурила, шов заживал плохо, сил хватало только на то, чтобы по стеночке допозти до туалета. Чарли конечно возилась со мной насколько позволяло время, и даже Хильди заходила поболтать. Забавно — несмотря на взаимные подъёбки, мы с ней стали неплохо ладить. Но в основном я часами лежала наедине с своими мыслями. Так больше не может продолжаться, сидеть на двух стульях нельзя. Нужно раз и навсегда определиться, чего я хочу и насколько это осуществимо. Естественно я душой на стороне своих, русских, но надо набраться смелости и признаться, что путь в родную страну для меня закрыт. Я не оставлю Фридхельма, да и засветилась уже как пособница «фашистских гадин», а чекистов я боюсь примерно также, как и ребяток Штейнбреннера. Что те, что другие живого места не оставят попади к ним на допрос. Но чтобы сохранить свои тайны, придётся завязать с геройскими выходками. Ни одна моя попытка вмешаться в судьбу соотечественников не закончилась благополучно, а мои жалкие потуги очистить совесть никому не нужны. Я стала предательницей уже давно — когда не стала травить парней Винтера, и когда спасала их от танкового снаряда, и когда осталась в армии Вермахта ради Фридхельма. История всё равно пойдёт своим ходом, а я буду жить как умею. В конце концов я же не собираюсь мочить из пулемёта красноармейцев или, распивая кофеёк с Гитлером, советовать ему, как получше отмудохать Союз.

Ну и конечно мелькали пару раз мыслишки — может хватит, может уже я навоевалась? В госпитале конечно тоже не