Французский полтергейст - Василий Анатольевич Криптонов

Толку с Кузьмы не было. Зато всю печальную правду рассказала его жена. Ход этот в погребе был всегда, о нём даже не знали, собственно говоря. До тех пор, пока однажды ночью из винного погреба не вылезли гости. Пара весьма тёмных личностей до смерти перепугала хозяев. Взяли денег, еды и ушли, никому не причинив вреда. Полицию, разумеется, известили. Полиция ничем не помогла. Мол, забрались жулики, да сбежали, чего теперь. Даже понятно, кто такие — из острога неподалёку как раз той ночью и сбежали.

Но никаких следов взлома не было, и старший сын Кузьмы заинтересовался. Он внимательно обследовал погреб и нашёл там потайную дверь. Дальше он, как и полагается подростку, резко сменил острый ум на категорическую недальновидность и отправился исследовать ход, гадая, куда тот выведет. Догадаться «на берегу» было, конечно же, невозможно.

Ход вывел в острог. На том конце оказался Никифор. Поскольку парень не взял с собой ни девушек, ни бутылки, Никифор ему не обрадовался и запугал до полусмерти.

Несчастный пацан сначала сам таскал Никифору выпивку, потом его застал за этим делом отец. Решил поговорить с Никифором, но не поразил того красноречием. Никифор вовсе повернул дело так, что Кузьма и сын его до сих пор на свободе лишь его, Никифора, молитвами.

Так эта дурацкая катавасия и тянулась примерно год, до тех пор, пока Даринка не сожгла дом.

— Дела, — покачал я головой. — Так заключённых — это Никифор, что ли, выпустил?

— Он, некому больше, — кивала женщина. — Заплатили ему — он их и провёл.

— Бардак.

— Не губите, ваше…

— Моё-моё. И сиятельство моё, и величество, и светлость с высочеством. Всё, идите. Наслаждайтесь воссоединением семьи, а мне подумать надо.

Женщина, обливаясь слезами, ушла в столовую, к своим, а ко мне в гостиную вошла какая-то подозрительно торжественная Танька.

— Саша! Я всё решила.

— Молодец, сколько получилось?

— Чего получилось?

— А чего ты решила?

— Насчёт замужества.

— Так-так! — уселся я поудобнее. — Излагай, внимательно тебя слушаю.

Глава 40

Всадники апокалипсиса

Все счастливые люди счастливы одинаково. Каждый несчастный человек, зараза такая, наизнанку вывернется, лишь бы испортить жизнь максимальному количеству людей вокруг себя. Вроде бы по законам физики подобное должно от подобного отталкиваться, а сочетаться, напротив, должны противоположности. Плюс тянется к минусу, и всё такое. Тот же принцип и в биологии работает. Мужское начало стремится к женскому, женское — к мужскому. Но есть ещё, знаете ли, среди нас такие личности, которые норовят сломать заведённый природой порядок вещей. Не хотят они притягиваться к противоположностям. Хотят весь мир уподобить себе, чтоб противоположностей вовсе не существовало. Потому и пакостят счастливым людям изо всех своих поганых сил, чтобы все, значит, были несчастными, чтобы у всех от злобушки-матушки зубы скрежетали, а рожи — чтоб зелёными были.

Так думал я, когда всё смешалось в доме Соровских. Я по природе своей очень сильно не люблю, когда в доме что-то мешается, и у меня условный рефлекс: уходить от трудностей в библиотеку. Тут у меня возник конфликт установок, поскольку любимая библиотека находилась, собственно, в доме Соровских. Поэтому я и ушёл оттуда в другую, не столь любимую, а всё ж таки библиотеку — в академическую. Стоял там, держа книгу в руках, в глубокой задумчивости, когда подошёл ко мне помощник библиотекаря некто Дмитриев, Порфирий Петрович, и рассказал этакую пакость, окончательно осложнив настроение, и без того небезупречное.

— Вы, Александр Николаевич, знакомы с господином Жидким, полагаю?

— Не припомню таких знакомств, господин Дмитриев. Все достойные господа, которым я имел честь быть представленным, обладали и обладают весьма твёрдой консистенцией. Если же вы намекаете на то, чтобы после работы пойти в кабак, если это такой эвфемизм — «познакомиться с господином Жидким» — то, знаете ли, мне нужно подумать. Положение моё сейчас настолько тяжёлое, что я готов ваше предложение рассмотреть всерьёз.

— Это фамилия такая. Фадей Фадеевич Жидкий, судебный обвинитель.

— А. Полагаю, догадался, о ком вы. С лица зелёный такой?

— Да-да-да, такой он и есть.

— Видал издалека, имел несчастье слушать его излияния по одному ничтожному поводу. Что сказать… Видно, что человек всей душой вкладывается, да в какую-то чушь, не заслуживающую внимания. Как будто искал всю жизнь некоей цели, Миссии с большой буквы, но в какой-то момент спохватился, что годочков уже за сорок, а кем хочет стать, когда вырастет, всё ещё не понятно. Расстроился, запил горькую, а потом, придя в себя, вцепился в ту ерунду, что подвернулась, и назначил её своей миссией. И понимает же в глубине души, что червяк, что в навозе ковыряется безо всякого толку, а открыто об этом сказать не может, ибо вся жизнь разрушится. Тычут его носом в сей неприглядный факт, а он лишь крысится и кусается погаными зубами, что потом прививаться приходится. Жалкий человек, жалко его. Все мы — заключённые в тюрьме, построенной собственным разумом. Но даже будучи в заключении, вести себя можно в высшей степени достойно, совершенно не обязательно доносить на товарищей по камере, выслуживаться перед администрацией, и уж совсем нет никакой необходимости творить непотребства у параши, будучи пусть даже и в активной позиции… Впрочем, я, кажется, увлёкся, как мне это свойственно; вы о чём сказать-то хотели?

— Да вы, Александр Николаевич, так хорошо этого Жидкого описали, что даже мне всплакнуть захотелось, поскольку частично узнал себя в вашем описании. Но до дела это не относится, вы правы. А суть в том, что вчера вечером означенный господин без предупреждения ко мне в гости нагрянул.

— Примите мои искренние соболезнования.

— Благодарю, принимаю. Если вкратце, то вы ему на хвост наступили, и он понимает, что наступили именно вы. Узнал, что я на вас зубы обломал, и пришёл консультироваться.

— Вы его проконсультировали, разумеется?

— Ну, разумеется. Дал понять, чтобы стоял до конца на своём, не отступался, и тогда его ждёт такой же светлый финал, как меня. Я вот, земную жизнь пройдя до половины, оказался помощником библиотекаря со смехотворным жалованьем. Полагаю, академии ещё и дворник не повредит.

— Тут вы правы, я сегодня утром заметил — грязно на территории, и листья эти, пожухлые, в кашу растоптанные… Оно бы прилично, когда золотая сухая осень, а когда вот такое, с сыростью — лучше уж честная серость брусчатки.

— Всё, что я сказать хотел — так это предупредить. Мешаться в эти дела я не стану, но вы в виду имейте. Жидкий — въедливый, он просто так руки не умоет. Всё раскопает, что