Фантастика 2025-170 - Анатолий Анатольевич Логинов

Я помедлила, всматривалась в его глаза, боясь обнаружить в них разгорающиеся крапинки красного свечения. Но вместо них там отражалась я, обуреваемая душевными сомнениями.

Я тряхнула головой, дабы избавиться от навязчивых мыслей, которые увеличивали пропасть между нами и образовывали разлом на месте нашей былой близости.

У меня нет причин не доверять Яну.

Стоя за моей спиной, хриплым басом Велес пророкотал:

– Меня радует, что ты не бездумно исполняешь его указания. Но сделай это, девочка. Так нужно для дела.

Я выдохнула. Если Велес оправдывал поведение Яна, ничего предосудительного и непоправимого я не совершала. И без колебаний выполнила его просьбу.

* * *

Следующие несколько часов я провела в окружении немногочисленных цмоков в столовой, ведь большинство ушло с Яном и остальными наследниками ада. Здесь же находились Гай, Велес, Вольга и Барбара. Пробудившись от звука бьющихся стекол и урагана, Кинли резво перелетал из одного конца зала в другой, прячась от мелких полудраконов, которые со смехом догоняли его, чтобы поиграть.

Я куталась в камзол Яна, пытаясь согреться у камина, но прохлада зимы, проникающая внутрь замка из разбитого окна, не унимала дрожи. Я пересиливала себя, не желая уходить на середине рассказа Барбары о ее детстве и юности, о времени до того, как она стала человеческой королевой, ведь я не найду этих историй ни в одной книге, статье или учебнике истории, когда вернусь в явь, однако заставила себя покинуть уютную компанию, предупредив, что желаю полежать и отогреться в кровати.

Гай вызвался меня проводить, но я уверила его, что подобное ни к чему. Продолжая дурачиться с детьми, Кинли не двинулся за мной.

На пути мне встречались мрачные каменные стены, костомахи, растворяющиеся в тенях углов, цмоки, не обращающие на меня внимания, и незнакомые залы, уставленные мебелью, чучелами диких животных и бильярдными столами. Я была в этой части замка, куда сейчас переместили столовую и бальный зал, лишь раз и не особо хорошо запомнила дорогу, ведущую на нижние этажи. Спустя несколько минут, очутившись в библиотеке, я осознала, что иду не в ту сторону.

Минуя стеллажи, заполненные книгами и вековой пылью, я не спешила покинуть помещение. Не знаю, что хотела здесь найти, но абсолютная тишина, где не было слышно потустороннего скрежета зубов и костей, была располагающей.

В библиотеке почти не было света, кроме того серебряного, что лился из окна. Некоторые полки оказались застеклены, подобно витринам: лунный свет отражал мой силуэт на зеркальной поверхности.

Нечто вело меня сюда. Мазнув пальцами по столу, рисуя дорожки на слое пыли, я разглядывала оставленные там вещи. Исписанные свитки и пожелтевшие листы бумаги, хрустальная пепельница, нотная тетрадь, несколько книг, перо для письма, засохший бутон чайной розы, череп… череп животного, кисть, выпачканная в желтой краске. Подняв ее и повертев в руках, я осознала, как рисовала.

Будто в прошлой жизни.

А потом вспомнила, как металась с выбором университета и предпочла продиктованную родителями рациональность вместо творчества, усомнившись в правильности поступить по велению сердца. В каких несуществующих проблемах я тогда жила?

Мир – нечто большее, чем нерешительность и невозможность сделать выбор, сковываясь от страха перед неизвестностью. Он дан, дабы делать то, что хочешь. Вот в чем смысл человеческой жизни, которую жаждали постичь даже цмоки. У меня имелось бесчисленное количество возможностей, которые я сознательно упускала.

«Когда все закончится, – подумала я, – я должна… рисовать».

Это единственное, что я могу делать по-настоящему. Остальное не имеет смысла.

Если кошмар действительно закончится, и если я выживу… Тогда я нарисую все, что видела, изображу навь, млечную реку, ведущую в ирий, озерницу, что пела мне печальные песни, синие мерцающие вечностью глаза Яна и прекрасный лик Барбары.

Нарисую голубые искры, улетающие в небо и Роксолану в черном платье, красивую, хрупкую и одновременно сильную, какой она мне запомнилась.

Мои шаги тонули в мягкости ковров, я ступала по ним неслышно, передвигаясь тенью, словно призрак. Мои пальцы продолжали неторопливый путь по кромке столешниц. Они цеплялись за шелестящие страницы, за письма в распечатанных конвертах, рассыпанный табак и золотой подсвечник, за породы неведомых камней – драгоценных самоцветов и минералов, необработанных, похожих на магические кристаллы из сказок, порой крошащихся, распадающихся в яркую каменную пыль при легчайшем касании.

Я взяла один из них – пока что неповрежденный и смахивающий на черный куб, а после всмотрелась в блестящую грань. Он словно таял в моих руках. Наяву или уже во сне я наблюдала, как он выпадает из пальцев и, приземляясь на ковер, подпрыгивает несколько раз, прежде чем замереть на месте.

И я сама тоже падала, тянулась к полу и к черной пропасти, разверзшейся там. Меня затягивал сон. Внезапно нахлынувший и вязкий. Это походило на вмешательство извне. Я не была настолько уставшей, чтобы в прямом смысле валиться с ног. Но продолжала падать, и мое сознание отключалось.

* * *

…Я очнулась посреди поля, залитого ночью и кровью. Кобальтовый дракон, взмахивая широкими крыльями, спускался с небес, приземляясь на трупы собратьев.

…Я видела подземелье, и прожекторы глаз, освещающих его. Двух пар глаз. Красных Яна – и белых, цвета пустоты – глаз того, чье лицо расплывалось в угольном тумане. Я слышала крик, принадлежащий моему дракону, вопль боли, он доносился из клетки, в которой он был на сей раз заточен.

И тихий глас полз по прутьям железной клетки.

«Не кажется ли тебе, что твои братья и сестры опять привязались к ним?»

«Отец, люди – не те, кем ты их считаешь. Они лучше… Лучше нас».

«Они лишь оболочки. А вы позволяете им обманывать себя».

«Отец…»

«Ты должен вновь воспитать кровных братьев и сестер».

«Я не хочу».

«Ты будешь делать то, что я скажу».

«Я не хочу. Отпусти меня! Освободи!»

«Ты – мой сын. И станешь тем, кем должен был быть всегда».

Некто, скрывающийся в тумане, хотел сказать что-то еще, но сон оборвался всплеском волн крови и зовом о помощи. Сквозь мрак в текущей по сумраку багровой реке проступало знакомое лицо Алены. На нем, перепачканном в саже и смоле, застыла маска мучительной смерти.

«Алена! – звал разъяренный голос. – Алена…»

Раздавался громкий плеск. Руки погрузились в кровавый полноводный ручей. Они, принадлежащие Константину, вытаскивали тело – бездыханное, изнеможденное и хрупкое. Его белые длинные волосы пропитывались багровым оттенком, а губы, дрожащие и нашептывающие, припадали к бледным недвижимым губам.

Его губы целовали, касаясь плоти, из которой уходила