Фантастика 2025-58 - Евгения Букреева

пьян, когда ему в голову пришла мысль о Ставицком и о том, что тот может помочь ему, и, посчитав эту мысль не просто хорошей, а гениальной, он, засунув в портфель, с которым почти никогда не расставался, пару бутылок коньяка, двинулся к Сергею. Уже в прихожей, пытаясь нащупать в темноте кнопку, чтобы открыть двери, он услышал голос жены, доносившийся из столовой. Наталья выговаривала Ксюше по поводу плохо начищенных подсвечников. И от того, что эти две женщины, от которых исходила угроза для него, были сейчас вместе, Юра почувствовал такую тоску и такой страх, что он буквально выкатился из квартиры, а, когда добрался до Ставицкого, его душили пьяные слёзы жалости к самому себе и своей почти заглубленной жизни.

От того разговора со Ставицким в Юриной памяти остались только какие-то обрывки. Он много и долго говорил, вываливая на задумчивого и молчаливого родственника свою историю, много пил — ему казалось, не пьянея, но на самом деле всё больше и больше утопая в пьяном угаре, и вдруг резко протрезвел, когда Сергей наконец заговорил.

Нет, к тому, что предлагал Сергей, он был не готов. Это звучало абсурдно, страшно, и от безжизненного голоса Ставицкого к горлу подступала тошнота.

— …ты всё должен сделать сам. А я научу тебя как.

Это было похоже на инструкцию, только на очень страшную инструкцию, но самым ужасным было то, что в конце Юра уже сам повторял за Ставицким свои действия: дождаться, когда Наталья уйдёт (Наташу с Олей я приглашу в этот вечер к себе, Юра), отвлечь Ксюшу (как же её отвлечь, господи), убить (Юра, постарайся, чтобы не было крови, удушить — гораздо эстетичнее, поверь мне), открыть дверь (к тебе постучатся, Юра, условным стуком, два раза), придут люди (просто покажешь им, где труп) и всё.

— …и всё, — закончил Ставицкий.

— И всё, — эхом повторил вслед за ним Рябинин.

Повторил, уже понимая, что сделает то, что сказал ему Сергей.

После этого инструктажа Юра на время вынырнул из пьяного угара — вынырнул ради одного единственного дня, вернее вечера, и только за тем, чтобы потом занырнуть туда снова.

День Сергей ему назначил сам, и этот день так болезненно и остро врезался в память, что Юра мог бы по минутам повторить всё, что тогда происходило: вот он сидит в своём кабинете, трезвый как стёклышко, стараясь не глядеть в сторону книжного шкафа, где на привычном месте, за томиком Есенина, его ждёт награда (Юра мысленно пообещал себе, что выпьет, но потом, когда всё будет позади); откуда-то из комнаты и коридоров доносятся голоса жены и дочери (скоро, очень скоро он будет свободен и даже слегка пьян); вот жена заглядывает к нему в кабинет, вопросительно и слегка удивлённо смотрит на пустой стакан на его столе (она, наверно, всё знает, но по этой чёртовой женщине никогда ничего не поймёшь); опять какие-то движения в прихожей, дочь что-то спрашивает, жена отвечает (как же медленно ползут минуты, стрелка словно приклеилась к цифре семь); и наконец громко хлопает входная дверь.

Почему-то именно в эту минуту, вместе со звуком закрывающейся двери, до него вдруг дошло, что он совсем не подумал о деталях. Задушить — это понятно, Сергей накануне всё правильно ему разложил — никакой крови, не нужно будет избавляться от перепачканной одежды и оттирать пол и предметы мебели, до куда могут долететь брызги. Да и специального орудия не требуется, подойдёт любой ремень или шарфик. Ремень или шарфик. Или шарфик… Его глаза суетливо забегали по комнате в поисках подходящего предмета.

Ксения к нему не заходила. Но он знал, она где-то там, в одной из многочисленных комнат огромной квартиры — в гостиной, протирает поверхности шкафов и ручки кресел от несуществующей пыли, или в столовой, в сотый раз наводит порядок в серванте из тёмного дуба, или в комнате дочери, или… Ну и хорошо. Юра с шумом выдохнул. И хорошо. Он сам пойдёт. Найдёт её. Приблизиться сзади и накинет на шею… ремень или шарфик…

— Тигрёнок.

От ласкового голоса Юра вздрогнул. Ксюша, которая в последнее время его не баловала даже в отсутствие жены и дочери, дулась и бросала требовательные взгляды, в которых читались вопрос и угроза, стояла на пороге и улыбалась. Совсем как прежде.

— Тигрёнок мой, — она торопливо приблизилась к нему, обошла сзади, прижалась тёплыми, мягкими грудями и быстро зашарила руками по его плечам.

— Ты ещё не сказал? — проговорила она прямо ему в ухо. — Юрочка, ты обещал, что скажешь. Ты же не передумал? А то, смотри, я и сама могу, если ты боишься.

— Я скажу, скоро скажу, — механически проговорил он, думая о том, что он так и не приготовил ни ремня, ни шарфика. — Чуть-чуть ещё подожди, милая. Совсем немного осталось. Вот-вот всё закончится.

От двусмысленности произнесённой фразы Юра похолодел, ему показалось, что она сейчас непременно обо всём догадается, и тогда…

Но она не догадалась.

— Я знаю, мой тигрёнок, что ты всё сделаешь как надо, — проговорила она, и её пальцы стали расстегивать пуговицы на его рубашке. — Соскучился? Хочешь прямо здесь?

Он в ужасе замотал головой. Ксюша тихонько рассмеялась, она уже справилась с пуговицами и подбиралась к его брюкам.

— Не здесь, не здесь, — забормотал он и неожиданно выпалил, сам не понимая, отчего эта мысль вдруг пришла ему в голову. — В ванной.

— В ванной? — удивилась она. — Ну хорошо, мой тигрёнок. Хорошо.

Ксюша уже минут десять как ушла — всё подготовить. Он слышал звук льющейся воды из ванной комнаты, требовательный, многообещающий, но никак не мог заставить себя подняться. В голове метались мысли про ремень или про шарфик (что же выбрать ремень или шарфик, ремень или…), а тело словно вросло в кресло и, казалось, нет на земле такой силы, которая могла бы поднять его с места. И вдруг в голове прояснилось. Как-будто кто-то перекинул тумблер, и мозг заработал, выстраивая в голове чёткую и рациональную цепочку. Он всё придумал. Теперь Юра до мельчайших деталей представлял каждый свой последующий шаг. Он прошёл в спальню, торопливо скинул с себя одежду, достал из гардероба чистый белый банный халат, облачился в него, чувствуя приятную мягкость ткани, затянул пояс, предварительно несколько раз с силой его дёрнув, проверяя на прочность.

Ванная комната встретила его удушливым цветочным ароматом, влажным паром, жарко щекочущим ноздри, и запотевшими зеркалами в тяжёлых золочёных рамах, в мутном отражении которых кровавыми всполохами мерцала красная плитка, которой были выложены пол и