Мстислав Дерзкий часть 2 - Тимур Машуков

Он пришел к ней не во тьме, а в сиянии. Неясном, рассеянном, как первый свет утра после долгой бури. И он стоял там… высокий, плечистый, в простой, но прочной дорожной одежде. За его спиной из-за плеча торчала рукоять меча — тяжелая, без изысков, рукоять боевого клинка, видавшего виды. Он был воином. Она знала это. Знала так же уверенно, как знала биение собственного сердца.

Но не меч привлек ее внимание. А его глаза. Голубые. Такие же, как у нее. Того же оттенка, что и летнее небо над Новгородом. Только в его взгляде не было ни страха, ни забитости, ни усталости. В них читалась сталь. И… тепло. Странное, невозможное тепло, которое она не чувствовала, кажется, с самой смерти матери. Он смотрел на нее — и в его взгляде была капля осуждения, будто он видел всю ее немощь, все ее унижения, и судил за них не ее, а весь этот проклятый дворец. Но за этим осуждением сквозила такая бездонная, братская нежность, что у нее внутри все переворачивалось и сжималось в комок.

Он не говорил ничего. Просто шагнул вперед и взял ее руки в свои. Его ладони были грубыми, покрытыми следами от мозолей и старыми шрамами. Но прикосновение было… живым. Настоящим. Таким твердым и надежным, что ей захотелось зарыдать и броситься ему на шею, как делала когда-то в раннем детстве с отцом, прячась от нянек.

Она всматривалась в его черты. Крутой лоб, прямой нос, упрямый подбородок. И снова — эти глаза. И чем дольше она смотрела, тем явственнее проступало сходство. Не точь-в-точь, нет. Но что-то неуловимое, кровное, родное. Как будто она смотрела на свое собственное отражение, но — мужское, повзрослевшее, закаленное бурями.

Он был магом. Она чувствовала это кожей — тихое гудение силы, исходящее от него, не было похоже на вычурную магию придворных чародеев. Его сила казалась дикой, свободной, как ветер в полях, и холодной, как глубинный лед.

И пока она стояла, завороженная, чувствуя, как по ее щекам текут беззвучные, горячие слезы, он наклонился чуть ближе. Его дыхание было теплым на ее ухе.

И он сказал. Всего несколько слов. Тихо, но с такой невероятной силой и уверенностью, что каждое слово врезалось в память, как раскаленный клинок в лед.

— Жди, родная. Я скоро приду.

И тут же сияние померкло. Его образ растворился, его тепло сменилось привычным холодом постели. Она лежала, всхлипывая в подушку, уже в своей комнате, в своей клетке, но с горящими щеками и с бешено стучащим сердцем.

Сейчас, сидя у окна, она снова услышала эти слова. Они эхом отдавались в тишине, громче, чем любые приказы регента.

Жди, родная. Я скоро приду.

Она медленно выдохнула, и на стекле перед ее лицом образовалось мутное пятно. Она провела по нему пальцем, рисуя бессмысленный узор.

Бред? Отчаяние больного сознания, рождающего призраков-спасителей? Возможно.

Но почему тогда это чувство родства было таким… физическим? Почему она до сих пор, спустя почти сутки, чувствовала на своих ладонях шероховатость его рук?

Она сжала кулаки. Нет. Это не был бред. Это было… предчувствие. Знак. Обещание.

Она подняла голову и посмотрела на решетку на окне. Узор ее вдруг показался ей не таким уж и прочным. А холодный блеск золота в комнате — не таким уж и ослепляющим.

Она больше не была просто униженной девочкой. Она была той, кого ждали. Той, кому обещали прийти.

Жди, родная.

«Я буду ждать,» — прошептала она в тишину, и в ее голосе впервые за долгое время не было слез. Была решимость. — «Брат.»

Глава 2

— … Добро пожаловать, Ваше Величество. Я рад, что вы почтили меня своим визитом. Мы столько всего должны обсудить. Но это после. А пока…

— А пока ты сдохнешь, — прохрипел я.

Мои каналы пылали нестерпимым огнем, сознание туманилось, глаза ничего не видели. И лишь рука, твердо сжимающая меч, на который я оперся, была как и прежде тверда. Я этого не видел, но руны на нем полыхали неземным светом, и лишь они не давали тьме окончательно завладеть мной.

— Сопротивляешься неизбежному? — в голосе говорившего послышалось легкое удивление. — Силен. Но так даже лучше. Сильный раб лучше слабого. Хотя, признаюсь, недвижным трупом ты мне нравился больше. ПОКОРИСЬ МНЕ!!!

Голос резко сменил тональность, ударил, словно взорвав голову изнутри, рот моментально наполнился солоноватой кровью. Сплюнув ее, я с тоской подумал — еще немного, и я точно потеряю себя. Щупальца тьмы уже вовсю хозяйничали в моем теле и медленно подбирались к голове. Еще чуть усилий с их стороны, и я сделаю все, что он скажет. Но это уже буду не «Я».

Что ж, я и не надеялся жить вечно и, возможно, это будут мои последние слова, сказанные именно мной. А значит, прочь сомнения! Сегодня этот мир услышит давно забытые слова призыва силы. И тут у меня вариантов нет, потому как после этого я просто не смогу двигаться, если не управлюсь за пару минут.

И услышал мир слова древние, заветные. И содрогнулось небо, и услышана была молитва, идущая от сердца, от души. И ответили на нее…

'Отцы! Деды! Прадеды! Внемлите!

Кровь ваша во мне стынет от скверны, что ползет извне и точит душу изнутри. Тьма шепчет на ухо сладкие речи о сдаче, о покое, о том, чтобы сложить оружие и принять ее объятия. Ее пальцы тянут жилы, обещая покой, но несут гниение.

Я слышу вас во сне. Ваши голоса — как скрежет мечей в забытых курганах. Ваши лики — как щиты, поросшие мхом, но не сломленные. Вы зовете меня стоять. А я… я устал.

Но не прошу я у вас отдыха! Не прошу забвения или легкой доли!

Даруйте мне гнев!

Тот самый, что гнал полчища врагов! Тот, что заставлял подниматься с окровавленной земли для последнего удара! Пусть он станет щитом моим против сладких речей врага. Пусть жжет мне душу, как раскаленный уголь, чтобы холод тьмы не мог к ней подступиться.

Даруйте мне упрямство нашего Рода!

Упрямство дуба, что стоит вопреки бурям, корнями впиваясь в самую сердцевину земли! Чтобы ноги мои не двинулись вспять, чтобы воля моя не дрогнула, даже если плоть будет изодрана в клочья. Чтобы я помнил — за мной вы. Все вы. И если я паду — падет последний щит, и тьма затопит родовые поля.

Даруйте мне