Доброволец - Владимир Максимович Ераносян

Потом была дележка. Партизан собирал налетчиков, количество которых всегда разнилось, но могло достигать и двух десятков, в съемном доме и делил все соразмерно участию, не забывая отстегнуть на грев и адвокатам. И в общак.

Бывало, случались эксцессы. После дележа. В бригаде появлялось недовольство. Не нравилась величина прокурорской доли. Партизан успокаивал тихо, вкрадчивым голосом:

— Я делю по справедливости. Кто нашел точку? Прокурор. Кто пас? Его наружка. Кто разведал, в какое время придет игрок, чтобы вы смогли беспрепятственно проникнуть вслед за ним в заведение? Его чел. Кто снабдил команду касками, бронежилетами и оружием спецназа? У кого я все это купил? У него. И кто знал, где черный вход? Я. А я узнал эту инфу у прокурора.

Очень редко разногласия доходили до споров. Если не получалось пресекать их полюбовно, применялся кастет. Единственное, что смотрящий никогда не делал — ни при каких обстоятельствах он не шел на «мокруху». Этого в его молодости хватило по горло. На малодетке он сидел именно за убийство и разбой. И не хотел возвращаться к истокам. Так что, можно сказать, излишнее насилие не приветствовалось, допускалось только в самых крайних случаях, когда появилась бы реальная угроза жизни. Таков был принцип Партизана.

Однажды принцип был нарушен. Его человек, не спросив совета, осмелился лишить жизни уволившегося из ограбленной точки за неделю до налета менеджера. Именно убитый указал местонахождение черного входа. Резонанс был большой, все легли на дно, а новоиспеченный киллер не раскаивался.

— Что не нравится? Это ж крыса, стукач. Кормился почти год за счет хозяев этой точки и сдал их нам при первом удобном случае. Подставил своего коллегу из заведения, такого же менеджера. Он и нас бы сдал. Это была деловая мера. Или ты, Партизан, уже настолько сросся с прокурорскими, что сам ссучился?

Нависла тревожная пауза. Новая сила, беспощадная, ни перед чем не останавливающаяся, не признающая авторитетов и низвергающая устоявшиеся союзы, претендовала на трон. Братва ждала реакции Партизана. И она не заставила себя ждать.

— Вот что я скажу. Мы сорвали куш! Но лишили жизни того, кто открыл нам дверь для нашей же безопасности. Сука? Да. Но теперь, из-за этой мокрухи, на нас охота объявлена. А значит, самодеятельность твоя для нас невыгодна оказалась. Свою долю ты прощелкал. Дели с братвой. Иначе пойдешь за жмуром Уяснил? И себе я ничего не беру! Потому что, по-моему, без трупов, не вышло. Значит, и я лоханулся. Давай на стол свой куш. И вали.

Налетчики понуро глядели на дубовый стол, куда Партизан швырнул свою долю. Босс все четко разъяснил, что к чему и что кому. Доля была внушительная. Братья-налетчики от нового дележа не отказались и поддержали смекалистого лидера, который с тех пор научился вычислять пределы человеческой жадности.

Самозванец чертыхнулся, хотел было выйти. Но его задержали стволы. Он вышел живой, но пустой. Партизан сохранил и власть, и авторитет. Банда сократилась на одну единицу. Она исчезла в неизвестном направлении. Беспредельщик, что теперь рискует жизнью. Мерил по себе Партизана. А тот всегда предпочитал сначала аргументировать, осматриваться, убивать пока не доводилось. Все когда-нибудь приходится делать впервые…

Глава 18

Городской голова

— Что там у вас со стэком? Снова нечем закрыться? Тут уже помочь не смогу. Лимит исчерпан. Прошу возместить выданный кредит, как и договаривались… — попросил мистер Уайт городского голову.

Тот, вздуваясь быком, застыл в ступоре, потеряв дар речи. Он мычал, не успевая извлекать пот из гармошки своего лба, понимая, что «приплыл» к самому дну и запутался в тине.

И что обиднее всего — господин-товарищ Урбан не собирался бросать ему лебедку, чтоб не дать захлебнуться и безвозмездно вытащить из сковавших водорослей. Он отворачивался и курил… Несмотря на то, что голова служил верой и правдой, что так старался, не щадя живота, за Украину, за новую власть, люстрацию, революцию, экспроприацию плохих олигархов в пользу хороших. За народ! С каждой затяжкой Урбана голове становилось все хуже и хуже, словно в этом окурке заключалась его жизнь. Она сжималась, как шагреневая кожа. Городскому голове казалось, что он уменьшается пропорционально окурку. Скоро он почувствовал себя таким маленьким, что злой лилипут из Днепра показался ему грозным великаном.

— Придется, игровой долг является долгом чести. Надо возместить, — покачал головой господин-товарищ Моисей Урбан. — Мы вас подождем. Идите. Надо уважить нашего уважаемого заокеанского гостя, который любезно вас кредитовал. Долг платежом красен. Украинцы — люди слова, не так ли? С деньгами надо расставаться легко. Тогда они возвращаются. И вы поскорее возвращайтесь, давайте, давайте, бегом, бегом…

Голова понуро встал из-за стола, посмотрел на хлопающую глазами выпившую Лусию и пошел на выход, чтобы принести все, что он накопил за всю свою жизнь… Как же так?.. Он рассчитывал обогатиться, вернувшись с новой властью «на белом коне», а вон как оно все обернулось.

За ним выбежала Лусия. Уайт сперва не хотел ее отпускать, но в ее голове что-то перемкнуло, созрел какой-то свой план по спасению общего с супругом состояния. Так что ее было бесполезно удерживать, тем более что она обещала покинуть компанию ненадолго…

Дома она устроила мужу грандиозный скандал. Жена кричала на городского голову, обвиняя во всех смертных грехах и оскорбляя мужа, не стесняясь в выражениях. Ненормативной лексики в ее оценках безвольного супруга было всего процентов десять, и нельзя сказать, что она вворачивала матерные категории неуместно. Скорее всего, она часто тренировалась.

— Они же смеются над тобой! И твой этот Урбан, ему плевать на нас! Американец дьявол во плоти! А командиры сами проигрались, им не до тебя! Зачем ты согласился, пентюх?! Строишь из себя крутого, а сам с голым задом! И меня по миру решил пустить?! Мне тридцать два года, мало ли что я выгляжу на двадцать шесть! — со слезами на глазах декламировала женщина, словно впечатленная растиражированными монологами своей кумирши Юлии Тимошенко.

Она преследовала цель не оскорбить мужа, а деморализовать его до абсолютного бездействия, лишить его последних остатков воли. В сложившейся ситуации, когда от него уже ничего не зависело, Лусия решила тряхнуть стариной. Ведь в недавнем прошлом она имела славу искусной соблазнительницы. Между гневными тирадами в адрес мужа она периодически косилась на зеркало, оценивая свой бюст и ягодицы. Довольная, она продолжала обсыпать муженька проклятиями и клеймить его позором.

Городской голова никак не реагировал на ругательства. Слушал молча. Лишь картинно хватался за волосы и безуспешно пытался их вырывать. Трагедия, заключавшаяся в том, что он проиграл