Орден во всю спину 2 - Константин Владимирович Ежов

Людвиг Булавкин завыл, не в силах совладать с охватившей его паникой, а лица солдат побледнели до синевы.

Те, кто только что возился со своим скарбом, поняли, какую глупость натворили. Если бы они не тратили время на барахло, уже были бы глубоко в каньоне и, возможно, в относительной безопасности.

- Эй, не закрывай дверь! – крикнул кто-то, – Подвиньтесь, мы все влезем!

Но не успел он шагнуть к машине, как Людвиг грубо выволок его обратно и с силой захлопнул дверь.

- Жми! Быстрее! – завопили изнутри.

Косой же в этот момент был спокоен как камень. В пустошах нет ни добра, ни зла – есть только те, кто выжил, и те, кто нет. Всё просто: выжил – значит прав. Не выжил – тебя уже никто не вспомнит.

Четыре ещё ходовых машины рванули прямо в каньон, оставив двоих неудачников у входа. Их крики быстро утонули в утробном рыке, который донёсся оттуда же, где стояли волки.

Когда мимо проносились автомобили, одна вдруг резко затормозила рядом с Ярославом. На заднем сиденье Ярослава Журавлёва приставила пистолет к виску водителя и, повернувшись к Косому, крикнула:

- Быстро в машину!

Он растерялся. Ни за что бы не подумал, что Ярослава решится на такое, да ещё ради него. Но садиться? Здесь, на этом богом забытом участке, машина не обгонит волков, он это знал.

Она, кажется, поняла, что он колеблется. Второй рукой вытащила чёрный "Беретта M9" и уже направила прямо в него:

- Я сказала, садись!

Ярослав хотел что-то сказать, но вдруг его взгляд зацепился за вход в каньон, и он застыл. Ярослава Журавлёва проследила за его глазами – и тоже обернулась.

На границе каньона, не переступая через невидимую черту, стояли несколько десятков гигантских волков. Они молча смотрели вглубь прохода, словно что-то чуяли. На их мехе чернели пятна засохшей крови.

Людвиг Булавкин, наблюдая за ними из своей машины, изумлённо выдохнул:

- Чёрт, так они и правда не идут в каньон…. Мы спасены!

Кто-то всхлипнул от облегчения.

- Живы… Господи, живы!..

- Никогда бы не подумал, что этот сопляк-беженец скажет правду, – пробормотал Людвиг.

Но Косой вовсе не испытывал радости. Он ведь врал им, не ожидая, что волки действительно остановятся.

А если это правда?..

Это значило только одно – в Уральских горах, за каньоном, произошло нечто такое, что даже эти звери боятся туда соваться.

И тогда надпись, выцарапанная на скале у входа – "Оставь надежду, всяк сюда входящий" – переставала быть чьей-то мрачной шуткой.

Вопрос был только один: что делать дальше? Один из бойцов вышел из машины и бросил взгляд на притихших волков за каменной границей….

- А что, – подал кто-то голос, – давайте здесь лагерь разобьём, костёр разведём да подождём, пока волки по своим делам не уйдут. А потом вернёмся тем же путём, откуда пришли.

Ярослав Косой едва не прыснул от смеха, но сдержался. Ну и бредятина, – подумал он.

- Не слышал ещё в своей жизни глупее идей, – сказал он вслух, глядя на собеседника так, будто тот предложил выпрыгнуть в прорубь голышом и не на крещение, а так просто. – Хотите назад – да ради бога. А я туда больше не сунусь.

Станислав Хромов, мрачный как туча, коротко кивнул:

- Верно. Возврата нет.

Все понимали – эти места волчьи. Лес вокруг был для них тем же, чем для человека собственный двор: знают каждую кочку, каждую тропу. Решить "подождать, пока уйдут" – всё равно что надеяться, что буря передумает и обойдёт стороной. До ближайшей крепости назад – три дня пешего пути. За это время стая успеет вас обогнать, перекусить и ещё волчат нарожать.

Конечно, ни о каких щенках речи не шло – просто Хромов любил красочные сравнения. Но суть была ясна каждому: кто двинется назад, тот идёт на верную смерть. Единственная дорога к выживанию – вперёд, в Крепость № 333.

- Ну а ты, – хмыкнул вдруг Людвиг Булавкин, бросив взгляд на добычу в руках Косого, – зачем эту крысу тащишь?

- А как ты думаешь? – Ярослав поднял бровь. – Жарить буду.

- Ты серьёзно? – Булавкин поморщился, прикрывая рот, будто его вот-вот вывернет.

- А что? – совершенно серьёзно ответил Косой. – Жрачка у нас в пикапе осталась, а пикапа, как ты, может, заметил, больше нет. Так что или съем эту тварь, или мне грызть свои ботинки. И потом, она мои галеты сожрала – почему бы мне теперь не сожрать её?

Булавкин открыл рот, но слов не нашёл. В принципе, логика в этом была. Гаденькая, но железная.

На самом деле, Косой вовсе не собирался пробовать эту крысу – мысль о том, чтобы пережёвывать её жилистое мясо, вызывала у него тихую дрожь. Пробовал, знает, ну его к лешему. Но он уже понял: самое страшное, что грозит этой группе в ближайшее время, – не волчьи клыки, а голод и жажда.

Людвиг Булавкин, Любовь Синявина и прочие, кто ютились за стенами крепости, глядели на крыс с брезгливым презрением. Для них крыса – это символ грязи и заразы, вечный обитатель вонючих сточных канав, переносчик чумы, лихорадки и всякого прочего, что приводит человека в могилу.

Косой же больше не ест крысину вовсе не потому, что считал себя выше этого – просто он видел, чем эти твари питаются. Картина, как серая морда грызёт задубевший кусок падали, отпечаталась в памяти и напрочь отбила аппетит. Но для беженцев, выброшенных судьбой на обочину жизни, крыса в пустошах – это мясо, такое же, как кролик или куропатка, хоть и реально жёсткое, в сравнении, естественно. Эти твари воровали харчи прямо из-под носа у людей, а иной раз и на живую добычу охотились, так что разница с прочей дичью была разве что в размере.

Голод, впрочем, быстро стирал любые культурные предубеждения. В подоле, где запасов еды не хватало даже на неделю, люди научились жевать термитов, не морщась. На этом фоне крыса уже казалась почти деликатесом.

Крепостные, конечно, воротили нос, но у беженцев подход был проще: "Жрать можно всё, что тебя сразу не убьёт".

А теперь, когда их пикап превратился в груду железа, а солдаты вдребезги расстреляли все припасы, вопрос пищи встал особенно остро. Даже если бы в том месте