Смутные дни - Тим Волков

— Анна! — крикнул он, спрыгивая с мотоцикла. — Жива? Цела?

Анна, с растрёпанными волосами и порванным рукавом жакета, слабо улыбнулась.

— Иван Палыч… жива, слава Богу. Алексей Николаич вот домой везет.

Гробовский устало кивнул, похлопал его по плечу.

— Доктор, всё в порядке. Анна жива и невредима, не переживай. Везём её домой, в Зарное. Поедем вместе? Там, у меня в номере, все и обсудим. Думаю, и Петракова пригласить нужно. Есть что обсудить.

Иван Палыч облегченно выдохнул, кивнул, чувствуя, как тревога отпускает. Он завёл «Дукс» и поехал рядом с подводой, то и дело глядя на Анну.

* * *

Вечером они собрались в номере Гробовского в «Гранд-Отеле». Вновь заварили чай из кипрея, чтобы согреться.

Петраков сидел на стуле, растерянный, не понимая причину сбора.

— Анна Львовна, расскажи, как всё было, — начал Гробовский, кашлянув.

Анна сжала платок, глубоко вдохнула. Было видно, что она волнуется. Её голос дрожал, но она старалась говорить твёрдо.

— Я в Ключ ездила по женским вопросам, от Совета, — начала она. — Там беда: девчонок малолетних в город сманивают, в публичные дома. Старики шептались, что давеча какой-то человек приезжал, предлагал деньги за девушек. Я с Советом хотела старосту расспросить, бумаги собрать. Вчера, после обеда, поехала на фаэтоне, с кучером из города. У околицы заметила другой фаэтон — тёмный, с занавесками. Кучер мой сказал, что те, мол, тоже про девчонок спрашивали. Я насторожилась, хотела приглядеть, может быть лицо человека увидела бы, чтобы потом опознать. Но тут…

Она замолчала, её пальцы задрожали. Гробовский, подвинув кружку с кипреем, кивнул ей, мол, продолжай.

— Напали, — тихо сказала она. — Трое, в картузах, лица платками замотаны. Один с револьвером, другой с ножом. Кучера моего ударили, он упал, но успел убежать. Я в сарай кинулась, у околицы, там сено, спряталась. Стреляли, но не в меня, кажется, — в воздух. Кричали: «Где она?» Наверняка запугать хотели.

— А лица? Лица разглядели? — с трудом сдерживаясь, спросил Петраков.

— Лица… один был похож… впрочем, лиц не разглядела, темно было.

— Анна Львовна, говорите все как есть. Что вы видели.

— Да как будто один немного похож на одного знакомого из Зарного, но это точно не он. Ошиблась, сейчас понимаю что ошиблась, — Анна заметно занервничала. — Не разглядела толком никого. Признаться, испугалась немного. Потом они уехали. Алексей Николаевич помог, спас.

— Вот такие дела, господа, — выдохнул Гробовский.

— И кто же это? — спросил Петраков. — Гвоздиков? Его люди?

— Не Гвоздиков, — ответил Алексей Николаевич. — Вряд ли он — не его поле. Он по другим делам. Чую, тут кто-то ещё.

— Надо бы Ключ обыскать, старосту тряхнуть. И фаэтон этот найти. Запомнили его? — спросил Петраков у Анны.

Девушка покачала головой.

— Фаэтон обычный, тёмный, без номеров. Кони гнедые, но я не разглядела. Всё быстро было.

— Анна Львовна, вы бы на время прекратили такие поездки по селам, — учтиво произнес начальник милиции. — Сами видите что происходит. Не безопасно.

— Не могу я сидеть, Василий Андреевич. Девчонки страдают там, я должна…

— Должна, но живая, — оборвал ее Петраков. — Если вас… к-хм… в общем, если пострадаете вы от шальной пули какой с вас прок? Поберегите себя — не для себя самой, а для тех девочек, которым вы помогаете.

Спорить с Анной конечно было бесполезно и Иван Павлович это знал. Но сейчас она вдруг кивнула, приняв доводы Петракова.

— Постараюсь.

— Ладно, господа. Я завтра в Ключ, с гимназистами, пройдусь, посмотрю что там.

— Василий Андреевич, у вас же рука… — всполошился доктор.

— Не переживайте, я с Гробовским. А вы вот лучше Анну Львовну займите чем-нибудь, чтобы у нее и в мыслях не было никуда ездить!

* * *

После таких лихих событий нужно было развеется. И повод появился совсем скоро.

Вечером, в последний день апреля, прошла театральная премьера Рябинина, которой, надо сказать, предшествовала весьма крупная рекламная компания.

Баба Аксинья, женщина деятельная и не лишённая артистизма (в молодости, по слухам, участвовала в сценках на Масленицу), родственница одного из актеров, рассказала о спектакле своей подруге Дуне, а та — всем, кого повстречала по пути: включая кобылу Ласточку и почтальона, ехавшего с депешей в уезд. Дед Фрол поведал о грядущем культурном событии своему лучшему другу — псу Касьяну — а заодно и троим мужикам, с которыми делил скамью у плетня. Один из них, правда, был глуховат и решил, что будет «показ житья царевича» — но всё равно пришёл.

Также не малую роль в привлечении внимания сыграла афиша. Рябинин, человек прогрессивных взглядов и неиссякаемой веры в воспитательную силу Шекспира, разослал учеников с «афишами», аккуратно написанными на развёрнутых тетрадных листах. На каждом значилось:

Впервые в Зарном! Трагедия в 2 действиях. ГАМЛЕТ. С участием учеников сельской школы. Билеты — отсутствуют. Приходите!

Один экземпляр прибили к двери бывшего трактира (ныне отель «Гранд-Отель»), другой — к столбу у колодца, а третий каким-то образом оказался на корове старосты — приколот к холке ленточкой. Корова не возражала.

Словом, к вечеру зал в школе ломился от желающих приобщиться к вечному. Пришли даже те, кто ни читать, ни писать не умел — но решили, что раз в деревне ставят Гамлета, значит, нужно быть там, где происходит что-то важное.

Деревянные скамьи зала были отодвинуты к стенам, перед черной доской поставили два самодельных занавеса, скроенных из старых оконных штор — некогда цветастых, теперь выгоревших до унылого серого. В углу чадила керосиновая лампа. Зрители — крестьяне, старики, бабы с ребятишками на руках — сидели тихо, не шевелясь, как в церкви.

На сцену вышел Гамлет — пятиклассник Мишка Селиверстов, высокий, сутулый, с не по возрасту серьезным лицом. Плащ его был сшит из бархатной занавески, перехваченной у горла пуговицей от шинели. Парень очень серьёзно начал нараспев читать:

— Быть иль не быть… — и уже на третьей строчке сбился. Застыл, глядя в темноту, потом — подсказка откуда-то сбоку, и продолжил, путаясь, но упрямо: — И в смертной схватке с целым морем бед…

Офелия, Анюта Пронина из пятого класса, хрупкая, с рыжими косами и венком из сухих трав, говорила свои реплики так тихо, что приходилось наклоняться и ловить