Первенцы - Дарья Чернышова

– Сложно, – сказала Танаис тем же вечером и ткнула пальцем в закатное небо. – С птицами. Они высоко. Дальше от земли.

– Но у меня получалось, – с досадой ответила Итка. – Я была орлицей.

Женщина подняла тонкие брови и взглянула на Бруно. Тот почесал подбородок.

– Интересно, – протянул вожак. – Я поразмыслю над этим на досуге. Тебе не стоит расстраиваться, милая. В борьбе за сильного зверя даже я не могу одолеть Танаис.

Когда они остановились на привал у мелкого пруда, Итка заметила, как Бруно, сидя на берегу, сбривает ножом отрастающие на голове волосы. Остальные собрались вокруг огня, ужиная горячей едой из походного котелка. Итка поблагодарила Немтыря за похлебку, отряхнулась от костровой сажи, в которой неведомо как измазалась, и направилась к вожаку.

– Ну, ты возвращайся! – крикнул Куница вслед.

Итка обернулась, ожидая увидеть на его лице привычное уже ехидство, но юноша улыбался – просто, кривовато, как улыбаются юноши, не бросающиеся топорами в людей.

Бруно сполоснул лысину, но по ней снова расплылись крохотные пятна крови. Итка села рядом и обхватила руками колени. Запели колыбельные бесчисленные светлячки, на другом берегу чему-то возмутилась лягушка. Итка глубоко, прерывисто вздохнула.

– Спрашивай, – позволил Бруно. – Мне интересно, с чего ты начнешь.

– Что ты имел в виду, когда сказал, что я могла бы и не родиться вовсе?

– С самого начала! Хороший выбор, – одобрил он. Вернул клинок в ножны. Задумчиво прикоснулся к бусине в бороде. – Хотя, в сущности, эта история тянется с тысяча сто десятого года, когда Хаггеда впервые ответила на наши скромные попытки ощипать ее перья. Ответила так, что на востоке поныне самые страшные сказки – об иш’тарзах, воинственных дочерях смерти. К которым, кстати, принадлежит и любезная Танаис.

Итка оглянулась. У костра темноволосая хаггедка вполголоса беседовала с Гашеком. На ее лице бледнело несколько шрамов, самый свежий из которых тянулся от линии роста волос к левому виску. Хаггедка, судя по жестам, рассказывала Гашеку именно об этой отметине. Он слушал не отрываясь и время от времени посматривал на свои ожоги. Наконец Танаис распустила убранные в пучок волосы и сделала пробор, открыв след, оставленный страшным ударом меча.

– В хаггедской культуре принято гордиться шрамами, – пояснил Бруно, заметив изумление Итки. – Зажившие раны означают, что ты сражался со смертью и победил. Один из моих шрамов – это повесть о том, как я отбил у нее жизнь Марко Ройды. Так что в каком-то смысле вы оба у меня в долгу.

– Как это вышло? – взволнованно спросила Итка.

Она слышала очень, очень мало историй об отце, и почти все – обидно короткие. «Он убил много хаггедцев на войне, – рассказали ей. – И его прозвали Крушителем Черепов». «Хорошо владел булавой, – пояснили чуть позже. – Почему-то вернулся домой седым». Итка хотела знать, каким он был человеком, но никто, даже Свида, не горел желанием это обсуждать. Она отчего-то не сомневалась, что Бруно не станет скрывать от нее даже горькую правду.

– Это вышло случайно, – спокойно ответил он. – И совершенно бесславно, как и все, из чего обычно слеплены подвиги. По разным причинам – которые, надо заметить, так или иначе связаны с братцем Гельмутом, – мы с Марко оказались в одно время в одном месте. В весьма неприятном и опасном месте, куда попали двенадцать человек, а выбрались трое. Правда, о том, что кроме нас выжил кто-то еще, я не подозревал очень много лет – до тех пор, пока судьба снова не свела меня с твоим отцом. После этой-то встречи мы с ханзой и навестили Кирту.

– Подожди, я запуталась, – призналась Итка. – При чем тут Гельмут? Что он такого сделал?

– Развязал войну с Хаггедой, – помрачнев, сказал Бруно, – ради собственной выгоды и, что хуже всего, ненамеренно. Ценой многих жизней заполучил силу, которой не заслуживал. А когда понял, что не может ее обуздать, – скрыл от всего мира, посчитав себя вправе принять такое решение. Двадцать лет назад мне хватило глупости стать частью его плана. Теперь планы строю я.

У костра над чем-то звонко захихикал Куница. Тень исчезла с лица вожака. Он снова показался доброжелательным и даже добрым, если забыть обо всем, что он творил вместе с товарищами. «Наверное, – подумала Итка, – с ним когда-то случилось нечто очень плохое – плохое настолько, чтобы расколоть человека надвое».

– Что это за сила? – наконец задала она вопрос, который волновал ее больше всего, несмотря на то, что возник только теперь.

В глазах Бруно заиграло пламя.

– Кто был самый крупный зверь, которого ты встречала?

Итка ненадолго задумалась.

– Я видела… Я знала колдуна, похожего на медведя.

– Ты убила его? – догадался по ее тону Бруно.

– Мне пришлось.

Он, казалось, остался доволен ответом.

– Я подозревал, что ты не простая девочка, но тебе снова и снова удается меня удивлять. Подумай-ка вот о чем: в лесу, даже не самом большом, тысячи тысяч зверей. Прямо там, – он указал в сторону хвойной чащи, – сейчас бродит, скажем, десять таких медведей. Представь, что у тебя есть заклятый враг, которому ты желаешь смерти. И есть сила, способная призвать на твою сторону все живое в этом лесу.

– Как это? – не поняла Итка. – Сразу десять медведей?

– Для начала, – с улыбкой ответил Бруно. – С какой бы надежной охраной ни ходил твой враг, ему не спастись от гнева самой земли. Этот гнев осязаем. Он разрывает мясо длинными когтями и впивается в кожу острыми клыками. Это ярость, чья мощь породила мир, в котором мы живем. Ярость Матери, обозленной на Первенца. Она была столь велика, что напитала собой почву, глубоко ушла в нее корнями. Эти Корни и есть та самая сила. В Хаггеде научились придавать ей форму. Гельмут Ройда позарился на то, что оказалось ему не по зубам. Тем поучительнее, что в конце концов его забил насмерть такой же пропащий картежник, как и он сам.

Итка от волнения даже не сразу сообразила: Бруно имел в виду Войцеха.

– Он был моим дядей! – вскочив на ноги, воскликнула она. – Он…

– Что? Беспробудно пил, сколько ты себя помнишь? Разбазарил твое имущество? С большой вероятностью убил твою мать? – Бруно тоже поднялся и пнул ближайший камень носком сапога. Вода обиженно булькнула. – Знаешь, Итка, бывает такая родня, от которой лучше бы держаться подальше. Тебе повезло, что мы избавили тебя от пиявки на шее – да простят мне пиявки такое сравнение!

Итке захотелось ударить